В.Томберг «Медитации на Таро» (путешествие к истокам христианского герметизма) ч.2.
...В функциональном организме человека безусловно есть еще нечто, играющее роль противовеса порочным наклонностям и привычкам, укоренившимся в нем со времен Грехопадения. Это Ангел-Хранитель.
Ангел-хранитель верным союзником сопровождает Божий образ в человеке точно так же, как порочные наклонности прокладывают себе путь в его функциональный организм, который до Грехопадения был Божьим подобием. Ангел-хранитель берет на себя функции, уничтоженные в подобии первородным грехом, и заполняет прорванную ими брешь. Он замещает собою функции, разрушенные Грехопадением.
Приведенная мною в начале этого письма литургическая молитва — обращение к Богу, чтобы Он «ниспослал святого Ангела своего с небес, дабы хранить, лелеять, оберегать, посещать и заступаться за всех тех, кто собрался здесь», — гласит, что Ангел исполняет свои обязанности пятью способами: он хранит, лелеет, оберегает, посещает и заступается. Он, следовательно, представляет собою «пламенеющую звезду», светоносную пентаграмму над человеком.
Он хранит память, т.е. непрерывность необозримого прошлого в настоящем, приуготовляющую незримое будущее. Ангел-хранитель заботится о том, чтобы существовала связь между великим «вчера, сегодня и завтра» души человека. Он есть бесконечное «напоминание» об изначальном подобии, о вечном предназначении души в симфонии вселенной, и об особой обители этой души «в Доме Отца Моего [, где] обителей много» (Ин.14:2). При необходимости Ангел-хранитель пробуждает воспоминания о прежних земных воплощениях души, чтобы укрепить непрерывность усилий во внутреннем подвиге — переходящего из жизни в жизнь стремления и поиска души — чтобы каждая отдельная жизнь была не просто отрывочным эпизодом, а ступенью единого пути к единой цели.
Ангел-хранитель лелеет духовное подвижничество, поиск и устремления души, ступившей на этот путь. Это значит, что он заполняет бреши в психическом функциональном организме, возникшие вследствие искажений подобия, и исправляет недостатки — при наличии доброй воли к тому самой души. Ибо поддержка никогда не подразумевает подмену воли человека волей Ангела. Воля всегда и повсюду остается свободной. Ангел-хранитель никогда не затрагивает свободную волю человека и смиренно ожидает решения или выбора, сделанного в неприкосновенном святилище свободной воли. Если этот выбор справедлив, он немедля приходит на помощь, если же нет — он остается пассивным наблюдателем, ограничиваясь одной лишь молитвой.
Если порою Ангел вынужден оставаться в стороне от деятельности души — когда эта деятельность не согласуется с ее Божьим образом, — то иногда он может проявить в ней большее участие, нежели обычно, если эта деятельность не просто дозволена, но и является призванием души. И вот тогда Ангел-хранитель нисходит с места своей обычной стражи в сферу действий человека и посещает его.
Подобные «посещения» Ангела-хранителя временами действительно происходят — при совпадении их возможности и необходимости. Но постоянно Ангел-хранитель занят тем, что оберегает человека. При этом он компенсирует недостатки его физических чувств, лишенных ясновидения еще со времен первородного греха. Он словно ясновидец, помогающий разглядеть психические и физические искушения и опасности. Он предупреждает, подсказывает и помогает их правильно оценить. Однако он никогда не устраняет саму возможность искушения. Ибо, как сказал Св. Антоний Великий, «без искушения нет духовного роста». Искушение является неотделимой составляющей испытания свободной воли человека, неприкосновенной как для Ангела, так и для демона.
Что до последней из пяти функций Ангела-хранителя по отношению к человеку, т.е. заступничества, то от всех прочих она отличается тем, что обращена вверх, к небесам, а не вниз или по горизонтали. Рассматривая вопрос заступничества, осуществляемого Ангелом-хранителем по отношению к своему протеже, мы приближаемся к святому таинству самой сути Ангела-хранителя. Ибо здесь раскрывается природа ангельской любви, обладающей рядом отличительных признаков.
Ангелы-хранители постоянно пребывают над своими протеже. Помимо всего прочего это значит, что они прикрывают его от небес, от взора свыше. Тот факт, что люди на земле как бы прикрыты Ангелом-хранителем от Божьего Правосудия, означает — в отличие от охраны, поддержки, оберегания и общения — что Ангелы-хранители суть защитники, адвокаты человека перед лицом Божьего Правосудия. Подобно тому как Моисей сказал Господу, когда дети Израиля совершили смертный грех, предпочтя золотого идола Богу Живому: «прости им грехи их. А если нет, то изгладь и меня из книги Твоей, в которую Ты вписал» (Исх. 32:32), так и Ангелы-хранители «прикрывают» своих подзащитных перед лицом Правосудия Господня. Эта задача сводится к произнесению — явному или тайному — тех же слов Моисея. Так Ангелы-хранители защищают своих подопечных.
Ангел-хранитель укрывает подопечного своими крылами, наделяя его тем самым собственными заслугами в очах Божьего Правосудия и беря на себя его прегрешения. Он словно говорит: «Если гром гнева Господнего должен поразить моего подопечного, мое чадо, тогда пусть он поразит меня вместо него, — если же кара неотвратима, то пусть она настигнет нас обоих!»
Ангел-хранитель защищает своего подопечного, как мать защищает свое дитя, независимо от того, хорошее оно или плохое. В сердце Ангела-хранителя живет таинство материнской любви. Не все Ангелы являются хранителями. Есть среди них и другие, занятые иными задачами. Но Ангелы-хранители, выполняя свои функции, становятся как бы «матерями» своих подопечных. Вот почему традиционное искусство часто изображает их как крылатых особ женского пола. И по той же причине карта Четырнадцатого Аркана Таро часто изображает Ангела как женщину с крыльями, облаченную в красно-синие женские одежды.
...Слезы, пот и кровь суть три субстанции тройственного мистическо-гностическо-магнетического Таинства человека. Ощущение прикосновения свыше — это «слезы»; усилие с тем, чтобы соответствовать тому, что вверху — это «пот»; а совершенный брачный союз между благодатью свыше и усилием снизу — это «кровь». Слезы возвещают обручение вечного с преходящим; пот есть связанные с ним испытания; а кровь — это сфера, в которой празднуется и окончательно закрепляется брачный союз вечности и мгновения.
Это Таинство (то есть нечто большее, нежели аркан) едино и неделимо: слезы, пот и кровь. Но одни ищут и постигают это таинство только в слезах. Другие надеются найти его только через пот. Третьи убеждены, что независимо от всякого духовного опыта и трудов этот союз существует только через кровь и в крови, и не желают знать и вообще признавать два других аспекта этого Таинства.
Здесь таятся духовные причины возникновения трех основных ересей (ибо всякая серьезная ересь есть некая частная истина, преувеличенная в ущерб всей истине, т.е. за счет живого организма истины). И те, кто ищут только слез, склонны к квиетизму или иллюминизму; те, кто предпочитают пот, т.е. усилие воли, склонны впадать в ересь пелагианства, отрицающего Божию благодать; а те, кто ищут Таинство только в крови, нередко приходят к ереси лютеранства, начисто игнорирующего труд, т.е. усилие. Но это Таинство, повторяю, едино и неделимо: слезы, пот и кровь — обручение, испытание и брак — вера, надежда и любовь.
Что до слез, то это именно они струятся из одного сосуда в другой — между сосудом образа и сосудом подобия — в руках Ангела-хранителя на карте Четырнадцатого Аркана. Следовательно, Четырнадцатый Аркан учит духовному упражнению, посвященному таинству слез.
«Слезы», подобно «поту» и «крови», обозначают как в качестве выражения чувств, так и своей субстанцией нечто гораздо большее, чем обычную жидкость, выделяемую слезными железами. Они означают также тонкий флюид духовной и физической природы, излучаемый сердцем, т.е. двенадцатилепестковым лотосом сверхфизического организма человека. Выражение «говорить со слезами в голосе» уже указывает на духовные слезы, а выражение «оплакивать собственные слабости» есть лишь дальнейшее тому подтверждение.
Тот факт, что есть слезы печали, радости, восхищения, сострадания, нежности и т.д., означает, что слезы порождаются интенсивностью духовной жизни. Они текут — явно или скрыто — в те мгновения, когда душа, затронутая духом либо внешним миром, испытывает в своей духовной жизни более сильное переживание, нежели обычно. Душа плачущая, стало быть, более живая и потому более восприимчивая и детски-непосредственная, чем та, которой слезы неведомы.
«Слезный дар» всегда почитался учителями христианской духовности как благодать от Святого Духа, поскольку благодаря ему душа превосходит самое себя и возносится к степени особой интенсивности жизни, безусловно превышающей привычную.
Итак, «слезный дар» — это относительно новое духовное явление в истории человеческой духовности. В древнем мире плач был сугубо ритуальным, т.е. представлял собой словесные причитания и строго предписанные жесты оплакивания или горя. Подлинный плач зародился лишь в богоизбранном народе Израиля. Он стал проявлением той доли участия, которая была предначертана избранному народу в приуготовлении пришествия Христа — плакавшего при воскрешении Лазаря и исходившего кровавым потом при молении в Гефсиманском саду — зародившись слабым источником в душе этого народа. И по сей день евреи хранят, развивают и почитают этот «слезный дар». В сущности каждое откровение в книге Зогар предваряется либо сопровождается плачем того, кто его получил и пришел разделить его с остальными. В более недавние времена то же происходило и с цадиками (праведниками) хасидов в Восточной Европе. И есть еще Стена Плача в Иерусалиме…
Таким образом, мы обязаны этому народу не только Библией, не только воплотившимся Христом и не только трудами апостолов, но и даром слез — теплых и искренних — тем животворным флюидом, который излучается от соприкосновения образа и подобия в человеке.
...Дорогой неизвестный друг, скажите себе, что не знаете ничего, и в то же время скажите себе, что способны узнать все. И, вооружившись здравым детским смирением и непосредственностью, окунитесь в чистую и животворную стихию вдохновенного «мышления вместе»! Да сопутствует вам в этой отважной попытке крылатый Ангел с двумя изливающими вдохновение сосудами в руках!
Аркан вдохновения имеет жизненно важное практическое значение не только для герметизма, но и для всей духовной истории человечества в целом. Ибо подобно тому, как в биографии отдельной личности бывают решающие вдохновенные моменты, так и в биографии всего рода людского — в истории — бывают решающие моменты, когда в духовную жизнь человечества вторгаются эпохальные по значению вдохновенные идеи. Такими вдохновениями являются великие религии. В древней Индии вдохновение, снизошедшее на риши, стало источником Вед. В древней Персии вдохновение, полученное великим Зороастром (что значит — «золотая звезда»), стало источником Зенд-Авесты. Вдохновение Моисея и пророков стало источником Ветхого Завета в Библии. Сама жизнь, смерть и воскрешение Христа привели к вдохновению, ставшему источником написания Евангелий, автор каждого из которых выступает в двух ипостасях: человека и вдохновляющего его Херувима. И, наконец, ислам не имеет иного источника, кроме вдохновения, снизошедшего на Мохаммеда от Архангела Гавриила и давшего миру Коран.
Что касается буддизма, который представляет собой не что иное, как религию гуманизма в чистом виде, то он также почитает источником своего происхождения духовный переворот в душе Гаутамы Будды под древом Бодхи, когда внезапно и достоверно, т.е. посредством вдохновения, ему открылись четыре священные истины буддизма.
Таким образом, все великие религии являются вдохновениями человечества. И вся история религии есть история вдохновения. Недоразумения, связанные с вдохновением, и незнание его практического аркана также отдается печальными и трагическими отголосками в истории человечества. Некоторые убеждены, что вдохновение обретается в результате усилий, другие — что оно достигается лишь в полной пассивности души. Так в истории религии встречаются се форму квиетизма и пелагианства. Все те, кому неведомо, что аркан вдохновения есть аркан одновременной пассивности и активности, непременно закончат либо пелагианством, либо квиетизмом.
Индивидуальный психологический опыт в сфере поисков вдохновения — в том числе опыт неудач и разочарований — сыграл огромную роль в катастрофических переворотах, имевших место в истории христианства. Так, в шестнадцатом веке некий монах-августинец страстно жаждал вдохновения. С этой целью он вел жизнь аскета, соблюдая суровый пост, умерщвляя плоть и проводя ночные часы в молитвенных бдениях. Он верил, что все эти усилия обеспечат ему вдохновение; но… этого не произошло. И тогда, впав в глубокое разочарование, он выдвинул доктрину тщетности трудов и всяких усилий. Для спасения достаточно одной лишь веры. Так была заложена основа лютеранства.
В том же веке неожиданную трансформацию сознания испытал некий доктор права, пришедший на ее основании к выводу, что вдохновение есть дело Бога и только Бога, без какого-либо участия человеческих усилий и свободы воли. Бог, один лишь Бог навечно избрал к спасению немногих из всей массы тех, кому предначертана вечная погибель. Такова основа кальвинизма.
Знай Мартин Лютер и Жан Кальвин о том, что вдохновение есть активность и пассивность — или одновременное усилие и благодать — тогда один не стал бы видеть в человеке только грешника, а другой не считал бы Бога вселенским тираном.
Понадобился Сан Хуан де ла Крус, чтобы показать возможность обойти мрак и бесплодие чувств и разума, не отступая и не впадая в отчаяние, как и возможность совершить глубокие преобразования — в духе практики бедности и нравственного радикализма Евангелий, — не покушаясь при этом на единство Церкви. Поистине Сан Хуан де ла Крус искупил грех Мартина Лютера.
Еще один святой, Игнатий Лойола, понадобился для того, чтобы показать, что человек может избрать Бога и дело Божие в полной свободе любви, вместо того чтобы быть избранным Богом. И подобно тому, как Иаков боролся до появления зари, говоря: «Не отпущу Тебя, пока не благословишь меня» (Быт. 32:26), так и всякая свободная воля человека, избранного или обыкновенного, может добровольно вступить на путь дела Божия и получит Господне благословение. Св. Игнатий Лойола искупил грех Жана Кальвина, живя в добровольном подчинении Богу любви и в любви к Нему отказавшись от покорности отверженного существа перед силой Всемогущего.
Что до христианского герметизма, то ему открыт аркан вдохновения, и это никогда не приведет его ни к тем, кто верит, будто вдохновение создается усилием; ни к тем, кто верит, будто его можно заслужить чистой и простой пассивностью души. В науке герметизма нашел свое отражение и должное место «единства противоположностей», как и опытное знание того, что вдохновение представляет собой единство активности и пассивности души.
Дьявол
...Мы, люди двадцатого века, знаем, что «великими бедствиями» нашего времени являются эгрегоры «идеологических надстроек», которые стоили человечеству немалых страданий и унесли жизней больше, чем великие эпидемии средневековья.
И, зная это, не время ли нам сказать себе: будем же безмолвны. Обуздаем капризы нашей воли и воображения, подчинив их дисциплине молчания. Не об этом ли гласит одно из четырех традиционных правил герметизма: дерзать, желать, знать и хранить молчание? Хранить молчание значит больше, чем держать что-либо в тайне; даже больше, чем остерегаться профанации святынь, требующих благоговейного молчания. Хранить молчание — это прежде всего великая магическая заповедь, запрещающая порождать демонов произволом нашей воли и воображения; это требование заставить их умолкнуть.
Посвятим же себя «Великому Деланию» созидательного участия в традиции — духовной, христианской, герметической, научной. Погрузимся в нее всецело, будем изучать ее, применять на практике, развивать, наконец, т.е. трудиться не с тем, чтобы разрушать, но с тем, чтобы строить. Встанем в ряды строителей «великого храма» духовной традиции человечества — и постараемся вложить в него частицу своего труда. Да будет Святое Писание для нас свято. Да будут для нас Святые Таинства поистине таинствами. Да будет для нас иерархия духовной власти подлинной иерархией власти. И да возымеет «непреходящая философия» — а также истинно научная наука — прошлого и настоящего друзей в нашем лице и, если будет на то воля Божья, усердных помощников. Вот что следует из заповеди «хранить молчание», запрещающей порождать демонов.
Итак, демоны всегда порождаются излишествами опьяненной воли и воображения.
О взрослении
...Мы часто говорим, что христиане должны сражаться с двумя разными вражескими полчищами. Ибо совершенные, подобные Павлу из Эфеса, как сказал сам Апостол, «…ведут брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных» (Ефес. 6:13). Меньшие же — кто еще не совершенен — должны бороться против плоти и крови. Они все еще борются с пороками и несовершенством плоти» (97:IX, 4; р. 349-350).
Иначе говоря, начинающие должны бороться со вторым движением тела (следуя схеме Св. Антония), тогда как более подготовленным предстоит борьба с демонами и иерархиями левой руки. Таким образом, степень искушения соответствует уровню духовного развития: по мере обретения человеком все большей духовности столь же более тонким становится искушение. Искушение «начальств и власти», с которыми сталкиваются люди духовно развитые, несравнимо тоньше, чем искушения новичка. К пословице «благородство обязывает» есть уточнение: простота хранит». Поэтому Ориген дает такой совет:
«Не следует… говорить ученикам в самом начале обучения, когда их умы еще незрелы, о глубоких и сокрытых таинствах, но должно сообщить им то, что касается улучшения нравов, развития послушания и первых начал религиозной жизни и искренней веры. Таково молоко Церкви. Таковы первоосновы для начинающих с самого начала» (98:V, 6: рр.469-697).
Здесь требуется закон умеренности. Итак, Аркан Умеренности — Четырнадцатый Аркан Таро — представляет Ангела-хранителя, несущего свою службу. Мнение Оригена совпадает с нашим — точнее, с мнением безвестного автора Таро. Вот слова Оригена:
«Когда мы приходим к поклонению Господу, когда мы получаем основы слова Божия и небесного учения, именно «владыки Израиля» должны передать нам эти начала. Под «владыками Израиля», по моему разумению, следует понимать Ангелов христиан, кто по слову Господа помогает меньшим в Церкви и лицезреет Отца нашего небесного. Они и есть «владыки», от которых мы должны получать основы…» (98:VI,1:р.498).
Ориген не только приписывал служение умеренности Ангелам-хранителям («Ангелам христиан») в соответствии с учением Четырнадцатого Аркана Таро, но и проповедовал основы учения об «освобождении Ангелов» в человеке, как мы это видели в предыдущем письме. Действительно, он говорит:
«Но не всегда должны мы полагаться на Ангелов в борьбе за нас. Они помогают нам лишь вначале, когда для нас еще все внове. Со временем мы сами должны вооружиться для битвы. Прежде чем мы научимся сражаться и подумаем о самопожертвовании в битвах Господних, нас в тяжелую минуту поддерживают «владыки», Ангелы. Поначалу нам дают небесный хлеб… пока мы еще дети, нас питают молоком. Когда мы начинаем следовать слову Христа, мы живем как дети под присмотром опекунов и наставников. Но вкусив таинств воинства небесного и вскормив себя хлебом жизни, внемлем же апостольской трубе, зовущей нас в сражение! Это Павел громогласно взывает к нам: “Облекитесь во всеоружие Божие, дабы вы могли противостоять в день зла и, все преодолев, устоять”. Он не зовет нас укрыться под крылом нашей кормилицы: он призывает нас на поле брани. “Итак, станьте, перепоясавши чресла ваши истиною и облекшись в броню праведности, и обувши ноги в готовность благовествовать мир; а паче всего возьмите щит веры, которым возможете угасить все расплавленные стрелы лукавого; и шлем спасения возьмите и меч духовный, который есть слово Божие” (Ефес. 6:13-17)» (98:VI, 2; рр.498-500).
Подобное же учение мы находим двенадцатью столетиями позже у Сан Хуана де ла Крус. Он не устает повторять, что душа, ищущая Бога, призвана отринуть всех тварей Божиих как внизу, так и вверху, — как небесных, так и земных. Резюмируя это учение, он говорит:
«Это знание имеет в виду и Давид, говоря: “Не сплю и вижу как одинокая птица на кровле” (Пс. 101:8), что означает: “Я раскрыл глаза своего понимания и был возвышен над всяким природным разумением, в одиночестве, вдали от них, на кровле, возвышенной над всеми земными помыслами”» (70: р.122).
Это одиночество и отрешенность есть следствие того, что человек перестал жить «как дитя, под присмотром опекунов и наставников», выражаясь словами Оригена, и достиг возраста духовной зрелости. Перемену, происходящую вслед за этим, Сан Хуан де ла Крус описывает следующим образом:
«… и вот тогда, когда они [т.е. неофиты] с восторгом и удовольствием вновь и вновь проделывают свои духовные упражнения, когда, по их мнению, солнце Господней милости наиярчайше светит на них, Бог сокрывает весь этот свет и закрывает двери и источники свежей воды духа, которую они вкушали так часто и много, как того желали. Ибо, как говорит Св. Иоанн в Апокалипсисе (Откр. 3:8), поскольку они были слабы и беспомощны, не было двери закрытой для них. Теперь же Бог оставляет их в такой тьме, что они теряются в сбивчивых догадках, какой путь избрать. Теперь, когда их духовные органы чувств поглощены этой тьмой, они не способны ни на шаг продвинуться в медитации, как это бывало прежде. Он оставил их в такой иссушающей пустоте, что они не только не могут обрести в своих духовных упражнениях и трудах прежнюю радость и удовлетворение, но и сами эти упражнения уже кажутся им мучительными и тяжкими. Как я сказал, когда Бог видит, что дети немного подросли, он отнимает их от щедрой груди с тем, чтобы они могли самостоятельно набираться сил; освобождает их от пеленок и ставит на ноги, чтобы они учились ходить самостоятельно» (39: р.312).
Добавим: ходить самостоятельно с тем, чтобы со временем, как сказал Ориген, встать в ряды воинства Господня.
Этому росту сопутствуют все более и более утонченные искушения. За искушениями «пороков и слабостей плоти» следуют нападки искусственно созданных демонов, порожденных другими людьми или группами людей, на смену которым приходят еще более изощренные искушения, уготованные сущностями падших иерархий. И, наконец, последнее, у порога Всесущего — самого Бога — искушение пустотой, «темной ночью души», о которой говорит Сан Хуан де ла Крус, означающей одновременно единение с Богом или, вернее, отчаянием небытия — высочайшим и совершенным нигилизмом.
Ибо истинны слова Св. Антония Великого:
«Ни один неискушенный не сможет войти в Царство небесное. Ибо если устранить искушения, то не будет и спасенных» (19:V).
Об эгрегорах
...Оккультная литература XIX и XX столетий, прежде всего во Франции, выдвигает тезис (ставший почти классическим и, похоже, общепринятым), что коллективная воля и воображение могут порождать наряду с дурными эгрегорами и хорошие, т.е. «добрые демоны» порождаются точно таким же образом, как и злые. Согласно этому тезису, все зависит от самой воли и воображения: если они добры, то на свет появляются позитивные эгрегоры, если же они злы, то создаются негативные. Это значит, что наряду со злыми существуют и добрые «искусственные демоны», подобно тому, как существуют добрые и дурные помыслы.
С практической точки зрения этот тезис обосновывает коллективные попытки создать эгрегор с определенной целью: как, скажем, «групповой дух» или дух, присущий определенному братству. Считается, что коль скоро такой эгрегор создан, то можно полагаться на его поддержку и обрести в нем действенного магического союзника. Считается, что у каждой группы людей есть свой активный «групповой дух», наделяющий ее влиянием как в окружающем мире, так и среди членов создавшей его общности. Считается также, что подлинные и влиятельные традиции являются, в конечном счете, ничем иным как мощными, получающими постоянную энергию эгрегорами, которые живут и действуют веками. Не только все ордена и братства посвященных, но и Церкви обязаны своим существованием влиянию эгрегоров. Так, считается, что католичество, наряду с православием, ламаизмом и т.д., тоже является эгрегором, порожденным коллективной волей и воображением верующих.
Таков этот тезис и его практическое следствие. Ясность, которую, как мне кажется, я должен внести в этот вопрос, состоит в контртезисе, гласящем, что добрые «искусственные демоны» не существуют, т.е. позитивный эгрегор создать невозможно. Доводы в поддержку этого тезиса таковы:
Для порождения психической или «астральной» сущности необходимо, чтобы психическая и ментальная энергия, которую вы генерируете, сгустилась, т.е. свернулась. Форма не создается излучением, она создается лишь сгущением, т.е. свертыванием. Добро же только излучает, никогда не свертываясь. На свертывание способно одно лишь зло.
Невозможно породить «демона чистой любви» или «эгрегор вселенской любви», ибо требуемые для этого качества воли и воображения не собраны вместе как некое скноцентрированное образование; но вступают в союз «излучающего движения» с деятельностью мира духовных иерархий. Психическая и ментальная энергия любви никогда не бывают источником образования индивидуализированной психической или «астральной» сущности; она бы тотчас всецело отдала себя в распоряжение небесных иерархий, святых и Бога. Поэтому, если порождать демонов вполне возможно, то порождать искусственных Ангелов никак нельзя.
Если существуют эгрегоры орденов посвященных, а также религиозных — и иных — общностей людей, то они всегда негативны. Эгрегор католичества, например, является его паразитарным двойником (существование которого наивно было бы отрицать), проявляющим себя через фанатизм, жестокость, «дипломатическую мудрость» и чрезмерные притязания. Следует сказать, раз уж мы коснулись позитивных духов человеческих общностей, что они никогда не являются эгрегорами, но скорее сущностями, принадлежащими к десяти иерархиям (десяти, поскольку сюда включена и десятая иерархия — человеческая). Таким образом, ответственность в позитивном смысле за руководство той или иной общностью людей берет на себя человеческая душа, Ангел или Архангел. И, следовательно, не эгрегор, но сам Св. Франциск является духовным лидером ордена францисканцев. Так же обстоит дело и с Церковью. Ее руководящим и направляющим духом является Иисус Христос.
Нации находятся под водительством Архангелов там, где речь идет об их истинном предназначении и духовном прогрессе. В то же время существуют и эгрегоры или демоны, порожденные коллективной волей и воображением народов. Поэтому «Французский петух» оспаривает право руководства французской нацией с «Архангелом памяти»* Так же дело обстоит и с другими народами.
Сноска * Михаилом? Традиционный покровитель Франции — Св. Дионисий (St. Denis). — Ad de Vries, Dictionary of Symbols and Imagery, Amsterdam—London, 1974, p.204.
...Насмешка, которую использует Мефистофель, имеет глубокие основания. Прежде всего он высмеивает человеческую самонадеянность и тщеславие. Приведем этому пример.
Некий разочаровавшийся во всем журналист удалился со своей женой от мирской суеты, имея возможность позволить себе подобную роскошь, и поселился в особняке на маленьком островке у побережья Великобритании. Будучи хорошим журналистом и обладая обширным опытом, он ничему безоговорочно не верил и ничего безоговорочно не отвергал. Жил он простой жизнью от завтрака до обеда, от обеда до чаепития и от чая до ужина. Но в один прекрасный день с ним случилось нечто из ряда вон выходящее. Внезапно в нем пробудилось желания взять бумагу и писать. Так он и сделал. И под диктовку внутреннего голоса написал ряд рукописей с рисунками — это он-то, отродясь не умевший рисовать, — причем автор этих рукописей (его внутренний голос) провозгласил себя никем иным как самим Озирисом из Древнего Египта, который теперь получил возможность открыто и подробно изложить то, что ему ведомо о религии и древней премудрости, виде послания людям двадцатого века. В рукописях с подкупающей простотой рассказывалось о борьбе между силами добра и зла и о том, как силы зла постигла кара в виде катастрофы Атлантиды. В нем также содержалось достоверное описание ритуалов, совершавшихся в храмах Озириса. В нем приводятся рисунки светильников, сосудов и других предметов культа, а также портреты Озириса и иных персонажей доисторической древности, похожих друг на друга как две капли воды. Восприемник этого удивительного откровения и его жена, зачарованные его грандиозностью и личностью вдохновителя, с восторгом взирали на свой труд и вознамерились довести это неслыханное откровение до ведома всего человечества. И вот особое издательство стало выпускать в свет один за другим тома откровения Озириса…
Рассказанное мною сущая правда; это издательство реально существует. Изданные им книги действительно можно найти в публичных библиотеках Англии. Столь же несомненно и существование самого откровения и его вдохновителя. Только вдохновитель его не Озирис, а… Мефистофель, да и само откровение является лишь фарсом, поставленным им для… легковерных? Нет — для духовных снобов. Ибо кем бы ни был автор этого «откровения» — вы, дорогой неизвестный друг, не обязаны верить мне на слово — он, в сущности, говорит:
«Вы, те, кто ни во что не ставит научный поиск, мир мысли от Платона до Канта, сокровища подлинных свидетельств великих мистиков, богатство герметической традиции и, наконец, само Святое Писание, святые таинства, кровавый пот Гефсиманского сада, Крест Голгофы и Воскресение… получайте же то, что хотели — эти тома напыщенных банальностей, доведенные до вас, по вашему же желанию, сверхъестественным образом».
Вот пример мефистофельского обвинения против тех, кто ищет не истины как таковой, а сверхъестественных обстоятельств откровения… неважно чего. К этому примеру Мефистофелева надувательства я мог бы добавить, что избежать участи стать его жертвой проще простого, если обладать хотя бы толикой здравого смысла и нравственности суждений.
Я полагаю, дорогой неизвестный друг, что сказанное выше обрисовало с достаточной ясностью, во-первых, различие между демонами, порождаемыми волей и воображением человека с одной стороны и сущностями, принадлежащими к иерархиям левой руки — с другой; и во-вторых, что Пятнадцатый Аркан Таро есть Аркан порождения и порабощения человека так называемыми «искусственно созданными демонами», тибетскими «тюльпа». Это предостережение, гласящее, что мы обладаем силами порождать демонов, но применение этих сил превращает породившего в раба своего же порождения.
У нас остался еще один, последний вопрос. Всегда ли и все ли боги язычников были демонами — коллективно порожденными эгрегорами? Не является ли язычество вообще культом демонов?
Прежде чем ответить на этот вопрос, следует провести различие между «язычеством» философов и посвященных в мистерии, символическим и мифологическим «язычеством», «язычеством» поклонения силам природы и, наконец, «язычеством» поклонения демонам.
Иначе говоря, необходимо различать «язычество» Гермеса Трисмегиста, Пифагора, Платона, Аристотеля, Плотина и прочих — и «язычество» Гомера и Гесиода. Затем необходимо отличать последнее от всей совокупности культов поклонения Солнцу, Луне, звездам, огню, воздуху, воде и земле. И, наконец, необходимо отличать эти культы от множества культов поклонения «божествам», порожденным извращенным коллективным воображением и волей, — от почитания обычных эгрегоров.
Было бы ошибкой и большой несправедливостью считать эти четыре вида «язычества» одним и тем же, т.е. видеть в жреце Молоха, приносящего человеческие жертвы, представителя той же традиции, что и Платон. Не меньшей ошибкой было бы видеть один и тот же «свет» в кострах инквизиции и светильниках праздника Воскресения Господня, или же видеть в Махатме Ганди и убийце, который душит людей во имя богини Кали, представителей одной и той же традиции, т.е. индуистского «язычества».
Указав на эти различия, можно сказать, что «языческие» посвященные и философы признавали единого Бога — творца и подателя наивысшего Блага вселенной. Бхагавад-Гита, книги Гермеса Трисмегиста, Платона, Плутарха, Плотина и многие другие источники древности доказывают это, не оставляя ни тени сомнения. Разница между религией так называемых «языческих» посвященных и философов и религией Моисея состоит лишь в том, что Моисей сделал монотеизм религией народа, тогда как первые хранили ее для элиты, духовной аристократии, пусть даже (как правило) весьма многочисленной.
...Ответ Книги Бытия состоит в том, что человечество было помещено в саду, «чтобы возделывать его и хранить его» (Быт. 2:15). Это означает, что зарождение человечества не происходило ни в пустыне, где ничего не происходит, ни даже в джунглях, где все буйно всходит и разрастается без регулирующего и направляющего воздействия Всевышнего, ни, наконец, в условиях города или селения, где ничто не дает буйных всходов и не произрастает, но где все происходящее осуществляется под руководством и направлением Всевышнего. Таким образом, «сад» есть такое состояние мира, в котором присутствует сотрудничество и равновесие между Духом и Природой, тогда как «пустыня» есть состояние неподвижной пассивности Природы и Духа, «джунгли» есть состояние активности одной лишь природы, а «город», наконец, есть состояние активности одного лишь Духа. Пользуясь философским языком индусов, можно было бы сказать, что «саду» соответствует состояние (или, в индуистской терминологии, гуна, «качество») саттва Природы (пракрити) по отношению к Духу (пуруша). Именно в такую среду саттвы — или в «сад» — было помещено человечество, и там дано ему было изначальное и вечное задание: возделывать и хранить этот «сад».
Остановимся здесь на минуту, дорогой неизвестный друг, чтобы перевести дух после этого величественного, чеканно-лаконичного и необъятно-значимого высказывания из Книги Бытия (Быт. 2:15). Итак, изначальной и вечной задачей человечества является возделывание и хранение «сада», т.е. мира в состоянии равновесия и сотрудничества между Духом и Природой! Эта крошечная как семя формулировка содержит в себе по значению весь мир! Да прольется духовный свет — нравственный и практический, мистический, гностический и магический — на того, кто откроет свое сердце и разум навстречу этой подобной семени формулировке!
И тогда тотчас станет ясно, что нет необходимости ни делать, ни бездействовать; ни выстраивать системы мышления, ни позволять мыслям бесконтрольно течь своим чередом; ни посвящать себя практике оккультизма, мистицизма и аскетизма, ни обходиться без постоянных и неустанных попыток… но необходимо трудиться и выращивать, думать и ожидать, пока мысль вырастет и созреет; необходимо, кроме того, чтобы магическому слову сопутствовало и следовало за ним магическое молчание. Одним словом, необходимо возделывать и хранить!
Возделывать и хранить… культура и традиция… Стремиться и дерзать… знать и хранить молчание.
Вот сущность миссии герметизма, которая есть память изначальной и вечной миссии человечества, действующая в глубине наших душ: память возделывания и хранения незабвенного сада зари человечества. Есть в этом саду «деревья», которые надо возделывать и хранить: методы или пути единения земли с небесами — радуга мира между тем, что внизу, и тем, что вверху. В Индии эти методы или пути единения называются «йога». Там проповедуются следующие пути единения: Хатха-Йога, Джнана-Йога, Бхакти-Йога, Карма-Йога, Тантра-Йога, Мантра-Йога и Раджа-Йога, т.е. единение через дыхание и круговорот жизни (прана), единение через мыслительную деятельность, единение через чувства, единение через поведение, единение через любовь, единение через магию слова и единение через волю.
...Строительство Вавилонской башни — зародыш всех будущих тенденций человека завоевать Небо земными средствами.
...Иными словами, различие между двумя традициями состоит в том, что восточная традиция стремится разорвать тесный союз между «истинной Сущностью» и «эмпирической сущностью», тогда как западная традиция считает такой союз нерушимым. Согласно западной традиции, «истинная Сущность» не может или не должна избавляться от «эмпирической сущности», отвергая ее. Обе они навечно связаны нерушимыми узами и вместе должны вершить труд восстановления «подобия Божьего». Идеалом западной традиции является не столько свобода в результате разрыва, сколько свобода воссоединения.
Итак, первородный грех имел место и привел к Грехопадению именно в воле. В Книге Бытия этот грех воли описывается как желание присвоить себе знание добра и зла и стать «как боги».
Однако описание, данное в Книге Бытия, не ограничивается первой стадией Грехопадения в раю, — хотя она и является решающей, — но добавляет три последующие стадии: братоубийство Каина, порождение исполинов и строительство Вавилонской башни (Быт. 4:1-16; 6: 1-4; 11:1-9).
Хотя три эти последующие стадии являются закономерным логическим развитием первородного греха, совершенного в раю, они тем не менее суть новые стадии — если именно как последствие первородного греха понимать всю земную эволюцию в духовной истории человечества. Ибо братоубийство Каина есть некий прафеномен («Urphaenomen» в терминологии Гёте), таящий в себе семена всех последующих войн, революций и мятежей в истории рода человеческого. Порождение исполинов есть первичный феномен, являющийся происторическим зародышем всех претензий в будущем человечества со стороны отдельных личностей, групп и наций на господство и богоизбранность и, следовательно, всех претензий на роль «сверхчеловека». Римские цезари, присваивавшие себе божеские почести и власть, «сверхчеловек» (Uebermensch) по учению Ницше и подобные им фашистские и коммунистические «фюреры» нашего века суть лишь частные проявления изначального «гигантизма», о котором говорит Бытие. А строительство Вавилонской башни (Быт. 11:1-9) является прафеноменом, содержащим в себе зародыш всех последующих в истории рода человеческого тенденций к завоеванию небес с помощью сил, обретенных и развитых на земле.
Каиново братоубийство положило начало мятежу «низшей сущности» против «истинной Сущности» — падшего «подобия» против нетленного «образа». Изначальная суть и причина порождения исполинов — тесный союз «низшей сущности» с существами падших иерархий — вместо союза с «истинной Сущностью». А в истоках строительства Вавилонской башни таится коллективная воля «низших сущностей» к достижению замены «истинной Сущности» небесных иерархий и Господа сверхструктурой вселенского значения, сооруженной с помощью этой воли.
Мятеж, одержимость и замена того, что дано откровением, на самолично сооруженное, — с тремя этими грехами соотносятся три «падения» и вызванные ими последствия. Каин, убивший брата своего Авеля, стал изгоем — вечным странником. Порождение исполинов повлекло за собой потоп. Строительство Вавилонской башни повлекло за собой «удар грома» в виде «сошествия Господа», который «смешал языки строивших и рассеял их оттуда по всей земле» (Быт. 11:7-9), так что перестали они понимать язык друг друга.
Так же как строительство Вавилонской башни есть закономерный итог всех предыдущий стадий греха, — стадий мятежа и «гигантизма», — так и результат строительства Вавилонской башни — удар грома, рассеявший ее строителей и смешавший их языки, — есть закономерный итог двух вышеупомянутых грехов. Вот почему, по-видимому, шестнадцатая карта Старших Арканов Таро изображает только разрушенную башню и удар грома, опуская потоп и изгнание Каина. Ибо вида башни, разрушенной молнией, достаточно, чтобы посвятить серьезные размышления всеобъемлющему аркану взаимоотношения между волей и судьбой, между желаемым и действительным.
Ибо скитания есть неизбежный удел «низшей сущности», взбунтовавшейся против «высшей Сущности»; потоп — это удел тех, кто претендует на роль «сверхчеловека»; а поражение ударом грома — это столь же неизбежный, как два предыдущих, удел строительства — коллективного либо индивидуального — Вавилонской башни.
Аркан «Разрушенная башня» учит всеобщему и универсальному закону, который в доступной форме представлен в виде Вавилонской башни. Всеобщий и универсальный закон означает закон, действующий как в малом, так и в великом, как в биографии отдельного человека, так и в биографии человечества, а также равным образом в прошлом, настоящем и будущем. Согласно этому закону, тот, кто поднимает мятеж против своей «высшей Сущности», впредь будет жить не по закону вертикали, но по закону горизонтали, т.е. будет «изгнанником и скитальцем на земле» (Быт. 4:12).
Тот, кто расторгает связь со своей «высшей Сущностью» и заключает союз с существом, принадлежащим к падшим иерархиям, — союз, который ведет к состоянию полной одержимости, — тот утонет, т.е. станет жертвой безумия. Так произошло с Ницше, вдохновенным автором трудов, воспевающих «сверхчеловека» и антихриста. То же самое произошло с человечеством, когда «на земле были исполины» — «это были сильные, издревле славные люди» (Быт. 6:4). Ибо «воды», которыми потоп затопил землю, были не столько водой в обычном понимании, сколько «водами», затопляющими сознание и память, — теми «водами» беспамятства и слабоумия, которые затопили Ницше. Вот почему весьма развитая цивилизация Атлантиды канула в забвение, так же, как и сам континент, бывший колыбелью этой цивилизации, был поглощен океаном. Вот почему «примитивные» племена и кочевые народы, лишенные собственного прошлого и вынужденные все начинать сначала, начинали жить в пещерах или укрываться под деревьями. Некогда в Африке существовали могущественные царства и великолепные города, но их потомки утратили о них всякую память и полностью ушли в будничную жизнь «примитивных» племен — жизнь, состоящую из охоты, рыбной ловли, земледелия и войны. Еще более всепоглощающим было забвение, постигшее австралийских аборигенов.
Точно так же тот, кто строит «башню», чтобы заменить откровение небесное откровением, изготовленным им самим, будет поражен громом, т.е. будет подвержен унижению и низведен к своей же собственной субъективности и к земной реальности.
«Закон Вавилонской башни» уже был сформулирован в тринадцатом письме, где рассматривались некоторые практические методы оккультизма, нацеленные на достижение своеобразного бессмертия посредством кристаллизации энергии, эманирующей из физического тела, вплоть до противостояния смерти. Тогда речь шла о строительстве индивидуальной «Вавилонской башни», состоящей из налагаемых друг на друга в восходящем порядке «двойников» физического тела. При этом предметом анализа был лишь один аспект строительства — без учета другого аспекта этого же закона, — аспекта «удара грома». Теперь же, в главе, посвященной Шестнадцатому Старшему аркану Таро, представляется возможность рассмотреть весь закон, т.е. как аспект «громового удара», так и аспект «строительства».
Выше мы отмечали, что закон Вавилонской башни универсален, т.е. действует как в биографии отдельной личности, так и в масштабах всего человечества — и даже в иных иерархиях. Основной смысл этого закона заключается в том, что всякая автономная деятельность в дольнем, всякая самовольная инициатива «снизу» неизбежно сталкивается с Божественной реальностью горнего. То, что сооружено автономными усилиями «низшей сущности», должно рано или поздно столкнуться с Божественной реальностью и подвергнуться соответствующим последствиям. Закон — или аркан — Вавилонской башни проявляется, например, в пребывании в чистилище после смерти. Ибо каждый человек, если только он не святой и не совершенный праведник, строит своеобразную собственную «Вавилонскую башню». Его действия, суждения и устремления — автономные или личные — составляют его «личный мир», который он выстроил и уносит с собой в мир духовный после смерти. Этот субъективный мир должен пройти там испытание встречей с транссубъективной духовной реальностью — с «ударом грома». И эта встреча субъективности с духовной реальностью составляет сущность посмертного состояния, известного под названием «чистилище».
Чистилище, стало быть, есть состояние души, при котором действия, суждения и устремления прошедшей жизни видятся в истинном дневном свете транссубъективного сознания. Никто не судит ее; сама душа подвергает себя суду в свете полностью пробужденного сознания.
Нередко говорят о «тьме», в которую погружается душа, вступая в чистилище, и об «одиночном заключении», которому она в нем подвергается. В этих описаниях состояния души в чистилище заключена некая истина, но необходимо вначале понять их, чтобы затем должным образом оценить их истинность. Видимая извне, душа, вступающая в чистилище, исчезает из поля зрения других душ и таким образом погружается во тьму невидимости и недоступности. Именно в этом смысле, т.е. в смысле недоступности, можно, разумеется, сказать, что душа в чистилище подвергается «заключению». Ибо тогда душа находится вне контактов и связей со «свободными» сущностями духовного мира.
Но, будучи видимой изнутри, душа, вступающая в чистилище, погружается в абсолютный свет транссубъективного сознания, который настолько охватывает душу своей ослепительной яркостью, заставляя ее вспомнить себя, что она становится недоступной ни для кого.
...«Царствие Божие подобно тому, как если человек бросит семя в землю, и спит, и встает ночью и днем, и как семя всходит и растет, не знает он» (Мк. 4:26-27).
Ибо таков путь всеобщего роста, или «унижения себя до роли зернышка», в противоположность путям специализации тех, кто «возвышает себя, строя башни», что особо подчеркивает этот текст. Расти или строить — вот выбор, к которому все сводится в конечном итоге: «путь спасения» и «путь гибели», или путь бесконечного совершенствования и путь, ведущий в тупик. Идея ада есть просто идея некоего духовного тупика; образ чистилища относится к идее отказа от тех тенденций, которые ведут тупиковые состояния специализации, — отказа с целью спасти и сохранить открытыми пути совершенствования — «пути спасения».
Возвысить себя или унизить, специализироваться ради достижения временных преимуществ или быть движимым одним лишь алканием и жаждой истины, красоты и добра, строить башню или расти, «спать и вставать ночью и днем… не зная, как» (см. Мк. 4:26-27), — вот выбор, который должен сделать каждый человек, каждая общность людей, каждая традиция или духовная школа.
Итак, мы, оккультисты, маги, эзотеристы и герметисты, — все те, кто хочет «делать» вместо того, чтобы ожидать, сложа руки; кто хочет «взять свою эволюцию в свои собственные руки» и «направлять ее к некоей цели», — стоим перед этим выбором в гораздо более, я бы сказал, драматической форме, чем люди, не занимающиеся эзотеризмом. Главнейшей (если не единственной настоящей) нашей опасностью является предпочтение быть «строителями Вавилонской башни» (неважно, в одиночку или в сообществе с кем-либо), нежели возделывателями, «как виноградари в винограднике Господнем».
По правде говоря, единственной истинной нравственно обоснованной причиной сохранения эзотеризма «эзотерическим», т.е. того, чтобы держать его вдали от дневного света и не допускать его профанации, является опасность тяжкого недоразумения — смешения башни с деревом, вследствие чего ряды эзотеристов пополнились бы «каменщиками» вместо «садовников».
Церковь всегда отдавала себе отчет в существовании этой опасности. Вот почему она всегда настаивала — вместе с тем высоко ценя и поощряя усилия как таковые — на принципе благодати как единственного источника продвижения по пути совершенствования. Вот почему она всегда с подозрением относилась к так называемым «братствам посвященных» и к подобным им группам, которые образовывались либо на периферии Церкви, либо вообще вне ее. Ибо даже если оставить в стороне соперничество и иные человеческие слабости, главным мотивом отрицательного отношения Церкви к братствам посвященных является опасность замещения роста — строительством; благодати — «деланием»; и, наконец, пути спасения — путем специализации. Я не знаю, этим ли объясняются преследования Ордена тамплиеров, но, вне всякого сомнения, этим объясняется оппозиция Церкви по отношению к масонству.
Но как бы там ни было в отдельных исторических случаях, здесь нас занимает аркан башни, разрушенной ударом грома, т.е. вся совокупность соответствующих идей и фактов, относящихся к стремлению «возвыситься», ведущему к специализации, которая, в свою очередь, неизбежно заводит в тупик. Речь, стало быть, идет о выборе между «строительством» и «ростом» в сфере эзотеризма.
Сошлемся на пример факиров, среди которых есть такие, которые не чувствуют гвоздей, на которых лежат, либо хоронят себя заживо на целую неделю и остаются совершенно здоровы, либо заставляют растение вырасти у нас на глазах. Такой факир реализовал отдельные преимущества; он может делать то, что мы делать не можем. Но он достиг этого за счет своего общего развития как человеческого существа, он «подверг себя специализации». Он никогда не внесет сколько-нибудь значительного вклада в философию, религию или искусство. В плане его общечеловеческого прогресса он находится в тупике, где остается разве лишь уповать на удар грома, который бы вытряхнул его из этого тупика.
Есть еще одна проблема, лишившая покоя Агриппу Неттесгеймского, автора классического труда по магии — «De occulta philosophia» («О сокровенной философии»): как могло случиться, что автор этой книги, в которой можно найти множество сведений, основанных на аутеничном опыте, — как могло случиться, что он, восторженный адепт, стал разочарованным в жизни скептиком, написавшим в последние годы своей жизни едва ли не главнейший ее итог — труд, озаглавленный «De incertitudine et vanitate omnium scientiarum et artium» («О недостоверности и тщете всех наук и искусств»)?
Ответ на этот вопрос заключается в том, что Агриппа выстроил «Вавилонскую башню», которая впоследствии была разрушена «громовым ударом свыше». Это была высшая реальность, которая сделала в его глазах все «науки о сверхъестественном» — которым он посвятил лучшие годы жизни — тщетными. Башня была разрушена, но лично для него открылся путь к небесам. Он стал свободным, чтобы начать сначала, т.е. вновь отправиться по пути роста.
Факир и маг — оба нуждаются в освобождающем ударе грома свыше, чтобы вернуться на путь чисто человеческой эволюции, т.е. на путь всеобщего роста, где нет тупиков специализации. Это же относится к специалистам в мистике и гнозисе. Вот почему мы неоднократно повторяли в этих письмах, что практический (то есть живой) герметизм не является ни оккультной наукой, ни магией, ни гнозисом, ни мистицизмом, но их синтезом. Ибо он есть дерево, а не башня. Да и сам человек, весь человек — который в одно и то же время и философ, и маг, и гностик, и мистик, — он сам и есть это дерево.
В таком случае, уж не каббалистическое ли это Древо Сефирот? — Возможно. А может быть, Древо Знания и Жизни в центре сада Эдемского? Да. Но превыше всего я желал бы видеть в нем Древо Смерти и Воскресения, — Крест, усеянный побегами Розы. Это Крест одновременно умерщвляющий и оживляющий, — Крест, в котором соединены смертные муки Голгофы и слава Воскресения. Ибо Крест есть закон роста, закон вечного ухода и возвращения. Это путь, который ведет не к тупикам специализации, но к «проходам» очищения, ведущим к озарению и в конечном счете — к единению.
Практический герметизм есть мистицизм, гнозис, магия и наука Креста. Целью его исканий, его главной движущей силой и основой существования является великий труд роста, — осуществляющийся через духовную, психическую и телесную трансформацию, сублимацию, транссубстантивирование и трансмутацию. Да, алхимия, принцип алхимии составляет душу герметизма. Выражение этого принципа можно найти в Евангелии: «ничего не погубить… но иметь жизнь вечную» (Ин. 6:39-40). Можно ли представить себе идеал или цель, в которой было бы заложено больше веры, надежды и любви?
...Хорошо известна притча о заблудшей овце. Обычно она понимается как изображение заботы пастыря доброго об отдельно взятой душе, и несомненно так оно и есть. Тем не менее можно по аналогии применить ее и к внутренней жизни души — к ее желаниям, устремлениям, порокам и добродетелям. В этом случае, если принять по аналогии каждую отдельную силу за «овцу», то сам собою напрашивается вывод, что все недостатки и пороки души — это по своей сути не столько чудовища, сколько заблудшие овцы. Так, стремление к господству, желание подчинить волю других людей своей собственной воле — это, в сущности, лишь заблудшая овца. Ибо в корне желания господствовать находится мечта о единстве, единении, гармонии хора, — намерение благое и невинное, подобно «овце». Это «овца». Но вместо того, чтобы стремиться к осуществлению мечты о гармонии путем любви, воля человека стремится осуществить ее методом принуждения. Это и есть овца, сбившаяся с пути. Чтобы она вернулась в стадо, в основе воли, движущей желанием господствовать, должно быть запечатлено понимание того, что она найдет то, к чему стремится, под знаком любви, а не принуждения. Это и есть возвращение заблудшей овцы — алхимический процесс трансмутации «неблагородного металла» в «золото».
То же касается и всех остальных недостатков и пороков души: перед каждым их нас стоит задача отыскания в нас самих и возвращения в стадо (то есть к хоральной гармонии души) заблудших овец. Мы являемся миссионерами в субъективной сфере нашей собственной души, и на нас возложена миссия преобразования наших желаний, амбиций и т.д. Мы должны убедить их, что они стремятся осуществить свои мечты, идя по ложному пути, указывая им при этом путь истинный. И речь идет здесь не о принуждении, но об алхимии креста, т.е. о предоставлении альтернативного пути нашим желаниям, амбициям, страстям и т.д. Более того, речь здесь идет об алхимическом «брачном союзе противоположностей».
Практическим методом осуществления этого является медитация — глубокое размышление, выявляющее в нас каждую «заблудшую овцу» и имеющее достаточную силу, чтобы внушить ей требуемую альтернативу. Медитировать — значит думать в присутствии Господа, так же как молиться — значит говорить в присутствии Господа.
Следовательно, медитация — это честное и смелое усилие «низшей сущности» думать вместе с «высшей Сущностью» в Божественном свете. И так же, как сосредоточение непременно предшествует медитации, так и последняя рано или поздно приводит к созерцанию, т.е. осуществляется переход от рассуждений и беседы к неподвижности и полному безмолвию сверхъестественного сопричастия, при котором человек не думает более о предмете, находясь в отдалении от него, но сам Предмет присутствует и являет себя. Созерцание — это единение того, кто мыслит, с реальностью. Здесь человек не приходит к «выводу», а сам подвергается запечатлению Реальности.
Следовательно, это «технология» (хотя все же в практическом герметизме нет ничего технического): переход от сосредоточения к медитации и от медитации к созерцанию.
...Шестнадцатый Аркан Таро, Аркан башни, разрушенной громовым ударом, выявляет характер и опасность тупиков специализации. Не должно строить; должно расти — в этом его главное учение. Ибо все сооруженные когда-либо башни рано или поздно будут разрушены ударом грома — и добавим здесь, что всякое освобождение, достигнутое хирургическими методами, влечет за собой необходимость начинать все сначала. Воздушный шар, который заставляют подняться выше, сбрасывая балласт, будет рано или поздно вынужден приземлиться, — когда-нибудь ветер неизбежно пригонит его вниз, не говоря о самой силе тяжести.
Башни будут разрушены громовыми ударами, а воздушные шары будут пригнаны ветром вниз. В конечном счете смерть и рождение постоянно спасают человеческую эволюцию, действуя подобно разрушительному удару грома и ветру, пригоняющему воздушный шар вниз.
...Буддисты утверждают, что это милость Всевышнего позволяет возвращаться душе Далай-Ламы. Но почему речь здесь не может идти о ветре, т.е. о ветре сострадания и милосердия, который, подобно громовому удару, разрушающему башни, является проявлением Божественной любви, выводящей нас из тупиков? Что до меня, то я решительно утверждаю, что нисколько не сомневаюсь, что смерть, спасающая нас от тупика, в который нас заводит наша телесная организация, есть акт громового удара божественной любви; и что рождение, дающее нам возможность активно участвовать в земной истории человечества, есть в основе своей следствие акта сострадания к этой земле и к человечеству, населяющему ее, — по крайней мере, к определенному классу душ.
Так же, как некая промежуточная сила вступает в игру в процессе трансформации воображения в действие, т.е. в объективное явление, так и в процессе становления имеет место действие неведомой силы, когда желудь становится ветвистым дубом, либо плачущий младенец становится Св. Августином, либо, наконец, вселенная в состоянии «первичной туманности» становится планетарной системой с формами живых существ, существ одушевленных и существ разумных. При этом независимо от того, о чем идет речь — о росте ли организма, о развитии ли человека от рождения до смерти, или об эволюции космоса — необходимо допустить существование некоего активного фактора, благодаря которому осуществляется переход из состояния потенциальности в состояние реальности. Ибо действует нечто в течение того времени, пока желудь становится дубом, или оплодотворенная яйцеклетка становится зрелым человеком, или первичная космическая туманность становится планетарной системой (включающей и наш земной шар, колыбель человечества). Я отлично знаю, что подобные рассуждения не согласуются с правилами игры, которые установлены естественными науками, но существуют иные правила, стоящие выше всех доводов естественных наук, с которыми сказанное здесь не только согласуется но и категорически ими требуется. Категорически… это означает, что либо следует предаться молчаливым раздумьям над проблемами этого порядка, либо вести рассуждения по пути, согласующемся с природой, — с насущными структурными нуждами того хода рассуждений, который входит в правила игры герметизма. Необходимо, следовательно, допустить существование структурного «фактора роста» — так же, как допустить существование «магического фактора», действующего в роли посредника между сознанием и явлением — если задуматься об этом всерьез.
Каково же начальное различие между «магическим фактором» и «фактором роста»? Оно состоит в следующем:
У магического фактора электрическая природа — либо земного, либо небесного происхождения. По природе своей он таков, что действует посредством разрядов, посредством выброса искр или вспышек. Он сухой и теплый — ему присущи характеристики огня. «Разрушенная башня» Шестнадцатого Аркана по сути является встречей двух «сухостей» — сухости башни внизу и сухости громового удара свыше; что до Аркана «Дьявол» (Аркан XV), то ему, в основном, присуще «тепло», более того, два «тепла» — тепло зла и тепло добра. Следовательно, Арканы XV и XVI суть Арканы огня, тогда как Арканы XIV и XVII суть Арканы воды. Ибо общей чертой Ангельского вдохновения и фактора роста является то, что оба они текучи — они не действуют посредством ударов или разрядов, их воздействие непрерывно. Непрерывная трансформация есть основное проявление фактора роста так же, как созидательная молния есть основное проявление магического фактора.
Два эти фактора проявляются повсюду, включая сферу человеческого интеллекта. Есть умы, принявшие сторону «воды», и им мы обязаны идеями «трансформизма»: эволюции, прогресса, просвещения, природной терапии, живой традиции и т.д.; и есть иные умы, принявшие сторону «огня», которым мы обязаны идеями «креационизма»: сотворения ex nihilo («из ничто»), изобретений, выборов, хирургии и протезирования, революции и т.д. Фалес (ок. 625-547 до н.э.) полагал, что главенствующая роль в мире принадлежит фактору роста или воде, тогда как современник Фалеса Гераклит Эфесский приписывал эту роль магическому фактору огня.
У Гёте в классической сцене «Вальпургиевой ночи» («Фауст», часть II) приверженец огня Анаксагор обсуждает с приверженцем воды Фалесом тему главенства созидательной молнии либо непрерывной трансформации в Природе. Результат этой дискуссии драматичен — Анаксагор посредством магии вызывает тройственную душу (Диана, Луна и Геката), о чем впоследствии приходится пожалеть. Так, он бросается ничком на землю, умоляя утихнуть ослепительно вспыхивающие силы, которые грозят непоправимой катастрофой. Что до Фалеса, то он приглашает Гомункулуса на веселый морской праздник («zum heitern Meeresfeste») — на карнавал метаморфоз, на «бал» трансформизма, где Фалес восклицает:
«Вся жизнь из воды происходит;
вода все хранит, производит…
источник всего в Океане»
Не следует удивляться тому, что Гёте, признавая реальное существование магического фактора огня, все же относит себя к числу сторонников фактора роста, или воды, ибо он был автором четырех трудов о метаморфизме, главной теме его жизни, — а именно о метаморфозах света и цвета (Farbenlehre), о метаморфозах растений (Metamorphose der Pflanzen), о метаморфозах животных (Metamorphose der Tiere) и, наконец, о метаморфозах человека («Фауст»). Он верил в трансформизм, эволюцию, в традицию культурного прогресса без революции — словом, для Гёте предметом веры и поклонения было все, что течет, все, что растет без скачков и рывков. Он причислял себя к сторонникам принципа непрерывности.
Принцип непрерывности в интеллектуальной сфере наиболее полно и впечатляюще описан немецким философом Лейбницем, который, кстати говоря, больше писал по-французски и по-латыни, чем по-немецки. Мысля в соответствии с принципом непрерывности, т.е. без скачков и рывков, Лейбниц не сталкивался с пропастями или безднами, отделяющими одно верование от другого, или один тезис от другого, или одну группу людей от другой. Между каждым тезисом и его антитезой лежит пропасть, но Лейбниц перебрасывает через нее радужный мост непрерывности, т.е. постепенного перехода. Так же, как красный цвет постепенно переходит в оранжевый, оранжевый — в желтый, который, в свою очередь, незаметно преображается в зеленый, а тот становится голубым, синим и фиолетовым, так и каждый тезис трансформируется в свою антитезу. Так тезис «всякий центр отдельно взятой сущности (монады) свободен» и тезис «все предопределяется побудительной и конечной причиной вселенной» (учение о предустановленной гармонии) мирно уживались в радужной совокупности представлений Лейбница о мире, хотя они явно противоречат друг другу. Если бы не Лейбниц, они были бы не более и не менее противоречивы, чем красный и фиолетовый цвета радуги.
Платонизм, учение Аристотеля, схоластика, картезианство, учение Спинозы и мистицизм, — все они были для Лейбница лишь «цветами» одной радуги «вечной философии» («philosophia perennis»), и в своих размышлениях он двигался по «зодиакальному кругу» мысли. Весь его труд был, следовательно, трудом мира, как и труд герметизма; ибо метод Лейбница есть не что иное, как чистый и простой герметизм. Именно эта «радуга мира» (принцип непрерывности) подвигла Лейбница на его всепоглощающую деятельность, направленную на осуществление двух серьезнейших задач — основание научных академий и слияние католической и реформаторской Церквей.
Берлинская, Санкт-Петербургская и Венская академии наук стали плодами усилий Лейбница по внедрению «радуги мира» в практику сотрудничества между учеными всего спектра научных дисциплин западной цивилизации. Что касается усилий (предпринятых совместно с Боссюэ) по объединению католической и реформаторской Церквей, то возведенный тогда интеллектуальный и нравственный мост существует по сей день, неизменно служа интенсивному двухстороннему движению, — и это сразу же вслед за Тридцатилетней войной.
Все тот же принцип непрерывности, «вода» герметизма, привел Лейбница к открытию дифференциального исчисления в математике. Ибо дифференциальное исчисление попросту представляет собой практическое приложение принципа непрерывности — текучий метод мышления вместо мышления кристаллизованного — в сфере математики. Математика бесконечно малых величин, включая дифференциальное и интегральное исчисления, — альфа и омега плавного течения мысли в математике — это и есть практическое приложение принципа непрерывности. Это результат допуска фактора роста в сферу математики, где до этого безраздельно властвовал принцип строительства
.Я воспользуюсь случаем, чтобы вызвать из забвения труд человека, который либо уже забыт, либо вовсе не был замечен, т.е. книгу Владимира Шмакова «Священная Книга Тота. Великие Арканы Таро», опубликованную в России в 1916 году, в которой автор чуть ли не на каждой странице пользуется дифференциальным и интегральным исчислением при рассмотрении таких проблем, как личность, Бог, свобода и вселенский порядок, сферы бытия и сознания, дух и материя и т.д. Автор этой книги (400 страниц) произвел на меня еще более глубокое впечатление тем, что вдобавок к многочисленным формулам математики бесконечно малых величин, разбросанным по всей книге, он не снизошел до перевода или хотя бы до транскрипции в латинице или кириллице длинных пассажей из книги Зогар и иных книг на древнееврейском или арамейском языке. И это великолепное презрение к популярности проявилось в то время, когда власть толпы стала беспредельной, а демагогия была нормальным явлением тех дней! Добавлю, что эта книга была большого объема и формата, напечатана славянским, латинским и древнееврейским шрифтом на самой лучшей бумаге, и опубликовал ее сам автор за собственный счет.
...Да, были благородные звезды на склоне герметизма, и я надеюсь, что так будет всегда… Эта дань уважения к давно почившему неизвестному другу не лишена, однако, связи с темой этого письма, адресованного другому другу из ныне живущих. Ибо вклад Шмакова в традицию герметизма состоит, среди прочего, в том, что им была наглядно продемонстрирована плодотворность применения математики бесконечно малых величин в той сфере, которая по праву рождения является сферой герметизма.
Перечисляя выдающихся людей, постигших Аркан фактора роста, я не могу не упомянуть человека великого ума, звезду на небе вечной философии, который вам, дорогой неизвестный друг, несомненно, известен. Это Анри Бергсон — еще один герметист милостью Божией, не имевший каких-либо внешних связей с орденами и обществами посвященных. Анри Бергсон обладал достаточной смелостью и талантом, чтобы подтвердить — со всеми его научными следствиями — принцип непрерывности и тот порядок мышления, благодаря которому постигается движение, двигаясь вместе с ним, а не останавливая его. Вот что говорит об этом он сам:
«Что до вопроса о движении, то все, что удерживается разумом, это последовательный ряд позиций: первая достигнутая точка, затем следующая, затем еще одна. Но стоит чему-либо произойти между этими точками, как наше разумение немедля вводит новые позиции, и так далее до бесконечности. Оно отказывается принимать во внимание переход… Предположим, мы опустим это представление разума о движении, отображающее его как последовательный ряд позиций. Перейдем непосредственно к движению и изучим его без каких-либо вспомогательных понятий: мы обнаружим, что оно по сути своей простое и целостное. Пойдем еще дальше; предположим, что мы сделаем так, что оно будет совпадать с одним из тех несомненно реальных и абсолютных движений, которые совершаем мы сами. На этот раз мы получаем подвижность в самой своей сущности и чувствуем, что она сливается с усилием, длительность которого есть неразделимая непрерывность… То же самое мы скажем и об изменении; разумение разбивает его на последовательные и четко обозначенные состояния, предположительно неизменные. Но стоит пристальнее присмотреться к каждому из этих состояний, замечая, как оно изменяется, и задаваясь вопросом, как оно вообще может оставаться неизменным, и наше разумение тут же спешит заменить его последовательным рядом более кратковременных состояний, которые при необходимости тоже, в свою очередь, разделяются, и так далее до бесконечности. Но мы не можем не видеть, что сущностью длительности является течение и что неподвижное, помещенное бок о бок с таким же неподвижным, никогда не составит ничего, что обладало бы длительностью. Реальны не «состояния», не те моментальные снимки, которые мы время от времени делали в ходе изменения; напротив, реально само течение, непрерывность перехода, реально само изменение… Здесь мы имеем только непрерывный поток изменения — изменения, принадлежащего самому себе в длительности, уходящей в бесконечность».
Итак, Анри Бергсон призывает нас постигать фактор роста в действии вместо того, чтобы заниматься изучением его окаменевших продуктов, — он призывает нас испытать то, что он называет интуицией.
...Если же речь идет о герметизме, то ему принадлежит история непрерывных и настойчивых усилий, направленных на соединение разума с интуицией веры —на алхимический союз солнца и луны. Возможен ли такой союз?
Св. Фома Аквинский, Анри Бергсон и Пьер Тейяр де Шарден, в числе других, каждый по-своему говорят да. Я выбрал три этих имени, поскольку они представляют теологию, философию и науку. Воодушевляет, несомненно, тот факт, что трое этих выдающихся представителей религии, философии и науки являются нашими союзниками в решении этой задачи, но даже будь все иначе, разве моли бы мы стремиться к чем-либо иному? Разве могли бы мы оставить тысячелетние труды и усилия, направленные на союз и соединение разума с верой? Нет, ибо хотим мы этого или нет, но мы вступили на этот путь навечно — даже если бы речь шла только о мираже.
Я говорю «даже если бы речь шла только о мираже», потому что этот союз, это соединение тысячелетиями вдохновляло (и продолжает вдохновлять) упорные и настойчивые усилия, но, насколько мне известно, эти усилия никогда не были увенчаны полным успехом. Иногда разум и интуиция веры в значительной мере сближаются; временами они действуют как союзники; иногда они дополняют друг друга в такой степени, что появляются самые высокие надежды; но их истинное слияние, их полный и прочный алхимический союз все еще не достигнут. В умах и сердцах отдельных тружеников на этой великой ниве разум и интуиция веры уже действуют как обрученная пара, но брачный союз еще не заключен. До сих пор не достигнут полный успех в получении сплава двух этих металлов. Это всегда либо посеребренное золото, либо позолоченное серебро.
У Фомы Аквинского, например, это посеребренное золото; у большинства авторов-оккультистов это позолоченное серебро. В трудах Оригена, Дионисия Ареопагита, Якоба Бёме, Луи-Клода де Сен-Мартена, Владимира Соловьева и Николая Бердяева виден впечатляющий прогресс в существенном сближении разума и интуиции веры. То же можно сказать об Анри Бергсоне и Тейяре де Шардене.
Вот предлагаемая нам Анри Бергсоном попытка слияния разума с интуицией веры. Установив, что «для разума характерна природная неспособность постижения жизни», Бергсон освещает природу инстинкта:
«Наоборот, инстинкт влит в самую форму жизни. Если разум все рассматривает механически, то инстинкт действует, так сказать, органически. Если бы дремлющее в нем сознание пробудилось, если бы оно, подобно пружине, свернулось к познанию, вместо того, чтобы разворачиваться к действию, если бы мы могли задавать вопросы, а оно отвечать на них, тогда оно открыло бы нам самые сокровенные тайны жизни.
…Инстинкт и разум — это два различных пути развития одного и того же принципа, который в одном случае остается внутри себя, в другом же выходит из себя и поглощается в использовании инертной материи… Весьма существенным фактом является маятниковое движение научных теорий инстинкта — от рассмотрения его как разумного до рассмотрения его как всего лишь доступного пониманию, или, я бы сказал, между уподоблением его «падшему» разуму и сведением к чистому механизму. Каждая из этих объясняющих систем с торжеством критикует другую, первая — когда показывает нам, что инстинкт не может быть всего лишь рефлексом, вторая — когда объявляет, что инстинкт есть нечто иное, нежели разум, пусть даже впавший в бессознательность… Конкретное объяснение, и уже не научное, а метафизическое [либо герметическое], следует искать в совершенно ином направлении, причем не в направлении разума, а в направлении «сочувствия». Инстинкт — это сочувствие. Если бы это сочувствие могло расширять свой предмет, а также размышлять над самим собой, оно дало бы нам ключ к жизненным процессам так же, как разум, развитый и дисциплинированный, ведет нас к тайнам материи. Ибо нелишним будет повторить, что разум и инстинкт развернуты в противоположных направлениях: первый — к инертной материи, последний — к жизни. Разум, с помощью науки, являющейся его трудом, будет все более полно раскрывать нам тайны физических процессов; что до тайн жизни, то он приносит нам — точнее, лишь претендует на то, что приносит — перевод на язык инерции. Он ходит вокруг жизни, разглядывая ее извне со всех мыслимых точек, втягивая ее в себя, вместо того, чтобы войти в нее. Но именно к подлинной сущности жизни ведет нас интуиция — под интуицией я разумею инстинкт, ставший безучастным, осознающим себя, способным размышлять над своим предметом и расширять его до бесконечности» (26: рр.174, 177, 185-186).
...В этом, следовательно, и заключается практическая задача этой попытки. Она предусматривает обуздание инстинктов вплоть до их безучастности, т.е. истинную цель всякого аскетизма, либо ту часть пути к мистическому единению, которую традиция именует «via purgativa» — путем очищения духовного адепта, или «purgatorium» («чистилище»), когда речь идет о предначертанном пути человека; затем она предусматривает то, что инстинкт начинает осознавать себя, т.е. то, что традиция именует «via illuminativa» — путем просветления духовного адепта, или «небесами», когда речь идет о предначертанном пути человека; и, наконец, она предусматривает инстинкт, способный размышлять над своим предметом и расширять его до бесконечности, находясь с ним в полном единении посредством сочувствия, т.е. то, что традиция именует «via unitiva» — путем единения. Плодами пути единения являются гнозис (где «инстинкт способен размышлять над своим предметом») и мистицизм созерцания («где инстинкт способен бесконечно расширяться») — либо также «visio beatifica» («видение райского блаженства»), которым человеческие души наслаждаются на небесах, пройдя чистилище и небесную школу, в которой приучаются не быть ослепленными божественным светом, но видеть сквозь него, когда речь идет о предначертании пути человека.
Такова задача. Но что же решение? Как можно его достичь?
Оно состоит в смелой попытке разума «выйти» из привычной ему среды. Вот что говорит об этом Бергсон:
«Нам скажут — тщетно пытаетесь вы выйти за пределы разума: как вы можете это сделать иначе, нежели с помощью разума? Все четкое в вашем сознании есть разум. Вы пребываете внутри вашего мышления; вы не можете выбраться из него. Говорите, если вам хочется, что разум способен на прогресс, что он все четче и четче будет всматриваться во все большее число вещей; но не говорите о его порождении, ибо эту работу вам придется проделать с вашим же собственным разумом. Возражение напрашивается само по себе. Ведь тот же самый ход рассуждений доказал бы и невозможность приобретения всякой новой привычки. Самой своей сущностью рассуждение призвано замкнуть нас в круге данности. Но действие разрывает круг. Если бы мы никогда прежде не видели плывущего человека, мы могли бы сказать, что плавание есть вещь невозможная, тем не менее для того, чтобы научиться плавать, мы должны сначала научиться держаться в воде и, следовательно, уже уметь плавать. Рассуждение, в сущности, всегда пригвождает нас к неподвижной земле. Но если я попросту решусь броситься в воду, я смогу с успехом продержаться на поверхности, сначала просто барахтаясь, а затем постепенно привыкая к новой среде: и таким образом я научусь плавать. Так теоретически в попытках узнать что-либо иначе, нежели с помощью разума, всегда присутствует элемент абсурдности; однако если открыто принять на себя риск, то действие, возможно, разрубит узел, который рассуждение затянуло и не желает распускать. Помимо этого, риск покажется тем меньшим, чем больше будет приниматься наша точка зрения. Мы уже показали, что разум отрешился от гораздо более обширной реальности, но что между ними обоими никогда не было четкого водораздела; вокруг понятийного мышления неизбежно сохраняется расплывчатая кайма, напоминающая о его происхождении. И далее мы сравнивали интеллект с твердым ядром, образовавшимся путем конденсации. Это ядро не слишком отличается от окружающей его жидкости и может быть вновь поглощено ею, поскольку состоит из того же самого вещества. Тот, кто бросается в воду, будучи знаком лишь с сопротивлением земной тверди, немедленно утонет, если не станет бороться с текучестью новой для себя среды: он волей-неволей должен цепляться, так сказать, за ту твердь, которая присуща даже воде. Только при этом условии он сможет привыкнуть к текучести жидкости. Таково и наше мышление, когда решается совершить прыжок. Но совершить этот прыжок, т.е. покинуть свою привычную среду, оно все же должно. Разуму, рассуждающему над своими способностями, никогда не удастся их расширить, хотя если такое расширение совершится, оно вовсе не покажется неразумным. Тысячи и тысячи вариаций на тему ходьбы никогда не дадут в результате законов плавания: зайдите-ка сами в воду, и, когда научитесь плавать, вы поймете, как механизм плавания связан с механизмом ходьбы. Плавание есть продолжение ходьбы, но сама ходьба никогда бы не подтолкнула вас к плаванию. Вы можете сколько угодно предаваться глубокомысленным рассуждениям о механизме разума; но таким методом вам никогда не удастся выйти за его пределы. У вас может получиться нечто более сложное, но вряд ли более высокое или хоть сколько-нибудь необходимое. Вам придется брать это штурмом; вы должны актом воли бросить разум за его пределы» (26: рр.202-204).
...Интуиция, следовательно, является в конечном счете лишь единством разума (отрекшегося от своей абсолютной автономии) и сознания, пробужденного к тому, чтобы стать источником конкретных и точных откровений для разума. Несколько упрощая, можно сказать, что интуиция есть разум, ставший совершенно осознанным, и что она есть сознание, ставшее полностью доступным пониманию разума.
...Таким образом, страж порога, о котором говорит традиция, является в отношении сознания вестником и мерилом справедливости и одновременно его учителем. Его весы означают негативный, а меч — позитивный аспект сознания, т.е. аспект откровения и исцеления. Встречи со стражем порога не миновать тому, кто хочет пройти через врата на границе «мира поверхностного» и «мира глубинного». Войти в «глубинный мир» можно лишь через дверь сознания. А открывающая его интуиция есть не что иное, как разум, подчиненный сознанию — подчиненный в том смысле, что составляет с ним одно целое.
Не существует, следовательно, никакого эзотерического или оккультного набора приемов, который был бы в состоянии помочь нам (не говоря уже о том, чтобы заставить) перейти из «мира поверхностного» в «глубинный», за исключением чисто нравственного акта «sacrificium intellectus», жертвоприношений разума сознанию. Это есть безусловное и окончательное признание примата «нравственной логики», превосходства над «формальной логикой» разума, что в конечном счете означает переход от умозаключений к интуиции. Никакие усилия концентрации внимания либо подавления умственной деятельности сами по себе не помогут обрести интуицию. Ни дыхательные упражнения, ни методы рассуждений не принесут здесь никакой пользы. Ибо для достижений цели высшей, нежели в пределах разума и тела, необходимо использовать и средства высшие, нежели разум и тело. Духовное достигается только духовными методами, а они сводятся исключительно к нравственному акту и соответствующему усилию.
...Учитель обращался не только к вере, но и к разуму, не только к сущностной, но и к логической уверенности, когда выдвигал основной принцип разума — судить по результатам, познавать вещи по их плодам:
«По плодам их узнаете. Собирают ли с терновника виноград или с репейника смоквы? Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые. Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые» (Мф. 7:16-18).
Вот наиболее сжатая и полная характеристика разума и его роли. Его роль огромна, если принять во внимание, что разум призван стать неотделимой частью интуиции, которая, в свою очередь, определяет в видимой малости Царствия Божия его незримое величие.
Эта роль прекрасного осознавалась в церковной среде западноевропейского средневековья. Верующие стали углубляться в размышления. Так зародилась схоластика. Заблуждение полагать, будто схоластика обязана своим возникновением стремлению к интеллектуализации веры и к замещению ее философией — что своим появлением на свет она обязана тайным сомнениям в сердцах средневековых верующих. Нет, в основе схоластики лежит стремление к полноте интуиции, т.е. к «крещению» разума и достижению его взаимодействия с верой. Таким образом, речь здесь шла не о сомнении, но об акте истовой веры, которая нисколько не сомневалась, что человеческий разум может быть так же «крещен» и «обращен в христианство», как сердце и воля. Отнюдь не сомнение подвигло Свв. Альберта Великого и Фому Аквинского на грандиозный философский труд; они были преисполнены уверенности в том, что Кровь Голгофы пропитает, согреет и преобразит сферу холодной ясности мышления, какой она была до той поры. Их труд был не столько апологетическим, сколько апостольским. Подобно миссионерам, отправлявшимся в нехристианские края нести благую весть, Свв. Альберт Великий и Фома Аквинский отправились в не обращенную до той поры в христианство сферу человеческого разума, дабы привнести в нее веру Христову. Было ли это сомнение? Разумеется, нет! Это был акт апостольской веры и апостольского подвига!
Дорогой неизвестный друг, только люди недалекие порицают средневековую схоластику. Она, право, столь же прекрасна, столь же достойна преклонения и столь же вдохновляюща, как величественные соборы, унаследованные нами от средних веков. Ей мы обязаны рождением многих шедевров человеческой мысли — мысли, озаренной верой. И, подобно всем подлинным шедеврам, достижения средневековой схоластической мысли оказывают благотворное влияние. Они исцеляют заблудшие, одержимые и смятенные души. Подобно тому, как при некоторых физических недугах врач предписывает смену климата и воздуха — скажем, поездку на несколько месяцев в горы, — столь же благоразумным и полезным был бы совет многим терзающимся «проблемами бытия» и «противоречиями жизни» погрузиться на какое-то время в климат высокой схоластики и подышать чистым горным воздухом вершит разума. И речь здесь вовсе не об обращении в схоластическую философию, т.е. не о том, чтобы стать приверженцем схоластической доктрины, но о том, чтобы достичь более высокого интеллектуального уровня, где можно было бы посвятить какое-то время упорной работе с четкими и ясными категориями схоластики.
Возможно пять способов рассуждений Св. Фомы Аквинского не покажутся вам убедительными, но из глубоких размышлений над пятью доказательствами (бытия Бога) вы выйдете с ясной головой и спокойным сердцем в полной готовности искать и находить иные пути обретения уверенности. Изучение этих пяти способов рассуждений наделит вас силой и спокойствием, возвысит над всеми хитросплетениями смятенной игры комплексов, каковые суть лишь смешение чувств, в которых заявляют о себе личные пристрастия, и мыслей, которые суть лишь глашатаи этих пристрастий. Вот в этом возвышении над психологическими комплексами и заключается благотворный эффект — и даже целительное воздействие — занятий схоластикой, если читать ее в стиле схоластической медитации.
Можно было бы возразить: а почему не математика? Не приводит ли и математика к такому же отрешению и возвышению над психологическими ограничениями личности?
Математика, безусловно, также оказывает свое благотворное воздействие. Но она не так всецело захватывает человека, как совокупность схоластических проблем, и, стало быть, ее благотворный эффект не столь значителен. Предметом схоластики является Бог, душа, свобода, бессмертие, спасение, добро и зло. Здесь триумф над психологическими факторами есть нечто совершенно иное, нежели одержание победы над теми же психологическими факторами путем погружения в мир чисел и их функций. Предмет схоластики неизмеримо значительнее, чем предмет математики, и столь же значительнее ее благотворное воздействие. А потому не следует пренебрегать средневековой схоластикой, дорогой неизвестный друг, ибо своей ценности она не утратила.
Не больше истины и в том, что мистический импульс с конца тринадцатого до семнадцатого столетия был всего лишь реакцией против «сухого интеллектуализма» схоластики. Нет, расцвет мистицизма в ту эпоху был плодом и результатом схоластики, предугаданным в духовной биографии самого Св. Фомы Аквинского. Примечательно, что Св. Фома в последние годы жизни пришел к мистическому созерцанию Господа и духовного мира и, вернувшись из состояния экстаза, заявил, что теперь все его сочинения кажутся ему «соломой». И точно, после этого он больше ничего не написал.
Таким образом, верующий мыслитель стал ясновидящим мистиком. И это преображение произошло не вопреки его трудам на ниве схоластики, а скорее благодаря им — как их итог и сияющий венец.
То же, что со Св. Фомой Аквинским, произошло и с целым рядом возглавлявших схоластическую школу. Подобно тому, как Св. Фома путем схоластических рассуждений пришел к созерцанию, определенная часть видных схоластов пришла к мистицизму, т.е. к цели схоластики, которая есть интуиция, или союз веры и разума. Мейстер Экхарт, Рейсбрук либо, наконец, Сан Хуан де ла Крус — вот души, среди которых вы тщетно будете искать дух оппозиции схоластике. Для них также было истиной то, что схоластика «подобна соломе», но в то же время они знали, что эта «солома» представляет собой замечательный горючий материал. Они, безусловно, далеко превзошли схоластику, но добились этого лишь достигнув ее цели. Ибо целью схоластики является созерцание, и плодом схоластического древа является мистицизм.
Мистики рассматриваемой нами эпохи были личностями, олицетворявшими успешный результат схоластических трудов, т.е. их разум был крещен и обращен в христианство. Миссионерский труд, предпринятый по отношению к «языческому» разума Св. Альбертом Великим и Фомой Аквинским, увенчался успехом в виде мистического импульса, последовавшего за расцветом схоластики. Союз веры и разума был скреплен брачными узами, а к верующим и мыслителям присоединилась третья группа — люди интуиции.
А посему, дорогой неизвестный друг, средневековая схоластика менее всего достойна презрения: к ней прибегают не только ради восстановления душевного здоровья, но и — посредством мышления в свете веры — для того, чтобы прийти к интуиции, без которой герметизм есть всего лишь литература… весьма сомнительного достоинства. Он живет одной лишь интуицией; без нее он мертв. Одну лишь эту мертвоту и видят представители как веры, так и науки, искренне изумляясь тому, что находятся люди, относящиеся к этому всерьез. Они видят лишь научную и религиозную «мишуру» либо, самое большее, слабую веру, опирающуюся на костыли, позаимствованные у науки, либо, возможно, ребяческую науку, еще не научившуюся отличать то, во что веришь, от того, что знаешь. И они не так уж далеки от истины: без незримого цемента интуиции герметизм поистине представляет собой лишь беспорядочный набор разнородных элементов науки и религии.
...Итак, с одной стороны достаточно не отождествлять себя с волей и ее движениями, а с другой — отождествить себя с трансцендентной Сущностью — с «Видящим в видении», — чтобы прийти к реальному бытию и сущности мира в интуитивном опыте последователей Веданты и немецких философов-интуитивистов. Но можно задать вопрос: является ли интуитивный опыт трансцендентной Сущности полным и окончательным, и значит, нет ничего, что следовало бы за ним либо его превосходило? Является ли опыт трансцендентной Сущности поистине «nec plus ultra» («венцом») познания?
Действительно, ему недостает весьма существенного элемента: всего духовного мира, т.е. Святой Троицы и девяти духовных иерархий. В «великом знамении», о котором говорит Апокалипсис, фигурирует, помимо солнца и луны, сияющий на главе у «жены» «венец из двенадцати звезд».
Для восприятия и осознания духовного мира недостаточно одного лишь интуитивного опыта трансцендентной Сущности — сколь бы ни был он возвышенным и вдохновляющим. Один лишь союз «луны» и «солнца» в человеческом духовном микрокосме еще не означает постижение духовного «макрокосма». Недостаточно возвысить себя до трансцендентной Сущности; необходимо, чтобы эта трансцендентная сущность восприняла и осознала другие «трансцендентные Сущности» — многие из которых выше ее. Трансцендентная Сущность человека, несмотря на свою вечность и неизменность, не является все же вершиной мировой эволюции.
Трансцендентная Сущность не есть Бог. Она заключена в Его образе и подобии, в соответствии с законом аналогии или родства, однако не есть то же, что и Бог. От вершины лестницы аналогий — от Бога — ее все еще отделяют несколько ступеней. Эти высшие по отношению к ней ступени суть ее «звезды» — или идеалы, к которым она стремится. Апокалипсис указывает их число: ступеней, высших, нежели сознание человеческой трансцендентной Сущности, «двенадцать». А потому для того, чтобы прийти к ЕДИНОМУ Богу, необходимо последовательно возвысить себя по ступеням сознания девяти духовных иерархий и Святой Троицы. Следовательно, вывод Веданты — «Aham Brahma asmi», провозглашающий тождество трансцендентной Сущности и Единого Бога, — является ошибкой вследствие смешения понятий. Веданта принимает как образ и подобие Бога, так и опыт познания Бога за Самого Бога. Не все то золото, что блестит; не все, что трансцендентно и бессмертно, есть Бог. Ибо Дьявол тоже в своем роде трансцендентен и бессмертен.
Подобная путаница легко может возникнуть, если придерживаться исключительно эмпирического психологического метода, избегая принципов трансцендентной метафизики. Так, даже К. Г. Юнг едва не начал отождествлять свой психологический опыт познания седьмого «архетипа» — (трансцендентной) Самости (das Selbst) — с тем, что в религиях именуется «Бог». И только благодаря своей редкостной рассудительности он оставил дверь открытой и не стал утверждать, что обрел опыт психологического познания Бога. Обратим теперь взор на метафизическую школу Санкхья, о последователях которой Кришна сказал (4:V, 4; с. 108):
«“Санкхья и Йога различны,” — не мудрецы говорят, а дети:
Кто вполне достиг одной, плод получает обеих.
Чего достигают санкхьи, достигают того же йогины.
Кто видит, что Санкхья и Йога одно, — тот зрячий».
Таким образом, последователи Санкхьи постигают трансцендентную Сущность точно так же, как йоги и ведантисты, удерживаясь, однако, от вывода, что трансцендентная Сущность есть Бог. Напротив, благодаря принципам своей метафизики они признают множественность индивидуальных пуруш, т.е. множественность «трансцендентных Сущностей». Так, один и тот же опыт может приводить к различным — и даже противоречивым — интерпретациям, если руководствоваться различными метафизическими принципами. Йога и Санкхья суть «одно и то же», если речь идет об опыте трансцендентной Сущности, но они в корне несхожи в плане интерпретации этого опыта: «люди йоги» верят, что с ее помощью они достигают Бога, тогда как «люди Санкхьи» не претендуют на достижение чего-либо иного, кроме опыта индивидуальной трансцендентной Сущности, индивидуальной пуруши (или монады, в терминологии Лейбница).
Прибегнув к символическому языку Библии, можно также сказать, что йога достигает единения (буквально — йога) двух светил — луны (или разума) и солнца (или спонтанной премудрости трансцендентной Сущности) — и на этом останавливается, тогда как Санкхья также приходит к этому, но принимает во внимание еще один тип «светил»: «звезды» (высшие сущности духовного мира). Правда, Санкхья, оставляя открытой дверь тому, что выходит за пределы «трансцендентной Сущности», основательно этим не занимается, что принесло ей репутацию «атеистической». Такой «атеизм», однако, сводится не к отрицанию существования вселенской Пуруши, высшей по отношению ко всем индивидуальным пурушам (Санкья утверждает, что не располагает на сей счет достоверным знанием), но, скорее, к отрицанию утверждения Йоги и Веданты о том, что «трансцендентная Сущность» есть Бог.
Напротив, иудео-христианский герметизм, который в своем отрицании тождественности «трансцендентной Сущности» и Бога склоняется к точке зрения Санкхьи, вместе с тем занят углубленным изучением третьего типа «светил» — «звезд» — в трех аспектах: астрологии, ангелологии и триипостасной теологии, — которые соотносятся с телом, душой и духом «светил» третьего типа. Таким образом, иудео-христианский герметизм представляет собой многовековое стремление познать и постигнуть три светила в их единстве, т.е. познать и постигнуть «великое знамение», явившееся с небес: «жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, а на голов ее венец из двенадцати звезд» (Откр. 12:1). «Жена» в этом апокалиптическом видении объединяет все три «светила» — луну, солнце и звезды, т.е. светила ночи, дня и вечности.
Это она — «Дева света» в образе «Вера-Премудрость», Мудрость, воспетая Соломоном, Шехина (Shekinah) Каббалы, Богоматерь, непорочная небесная Дева Мария — является душой света всех трех светил, источником и целью герметизма. Ибо в целом герметизм есть вдохновенное стремление к тому, чтобы разделить знание об Отце и Сыне и Святом Духе, а также — в терминах герметизма — о Матери, Дочери и Святой Душе. Речь идет не о том, чтобы увидеть Святую Троицу человеческими глазами, а о том, чтобы узреть Отца, Сына и Святого Духа очами — и в свете Марии-Софии. Ибо как никто не приходит к Отцу, кроме как через Иисуса Христа (Ин. 14:6), так никому не постигнуть Святую Троицу, кроме как через Марию-Софию.
Суд
...Итак, «конечные вещи» — или духовный горизонт человечества — не одинаковы для всех людей. Для одних все заканчивается со смертью индивидуума и с полным рассеиванием — максимальной энтропией — тепла вселенной. Для других существует нечто «по ту сторону» — существование индивида после смерти и существование нематериальной вселенной после конца света. Для иных существует не только духовная жизнь индивида после смерти, но и его возвращение к земной жизни — реинкарнация, — как существует и космическая реинкарнация, т.е. чередование манвантары и пралайи. Иные, опять-таки, усматривают в индивиде нечто большее, нежели просто повторяющиеся воплощения, а именно высший покой единения с вечной и бесконечной Сущностью (состояние нирваны). И, наконец, существует часть человечества, экзистенциальный горизонт которого уходит за пределы не только посмертного существования и реинкарнации, но даже покоя единения с Богом — их духовный горизонт образует воскресение.
Истоки этой идеи и идеала воскресения следует искать в иранских и иудео-христианских духовных течениях, т.е. в зороастризме, иудаизме и христианстве.
О смысле «Да будет воля Твоя»
...Следовательно, Аркан воскресения есть Аркан сугубо нравственный, совершенно противоположный идее автоматического действия определенного рода силы. Речь в нем идет не о воскрешении посредством силы — Господней ли, Ангельской или человеческой, — но о примате нравственного измерения и его превосходстве над измерением «естественным» («естественный порядок вещей»), в том числе и над смертью. Воскресение — это не результат акта всемогущей Господней воли, но результат встречи и единения Господней любви, надежды и веры с любовью, надеждой и верой человеческой. Трубный глас возвещает свыше всю Господню любовь, надежду и веру; и в ответ стройным хором звучит «да» не только духа и души человеческой, но и всех атомов тела. Таково свободное выражение — крик сердца всего сущего и каждого атома в отдельности — любви, надежды и веры человека и Природы, олицетворенной человеком. Ибо человек представляет Природу перед Богом и Бога перед Природой. Вот почему, обращаясь к Отцу нашему небесному, мы говорим: «Да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, и на земле, как на небе!»
Что толку было бы молиться всемогущему Отцу о том, чтобы пришло Его Царствие и чтобы воля Его пребыла на земле как и на небесах, если бы мы не были связующей нитью между Ним и Природой?.. если бы Отец по-прежнему царствовал в Природе, и все на земле происходило только по Его воле?.. если бы Он не уступил власть над Природой другим, и если бы на земле не правила воля этих других, а не Его?
Земля, т.е. Природа, была предоставлена Отцом свободному человеческому существу как поле для реализации его свободы. И только эта свобода способна — и вправе — обратить эту молитву к Отцу от имени свободы и от имени всей Природы: «Да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, и на земле, как на небе!»
А молитва эта означает следующее: «Я желаю Твоего Царствия более, чем моего, ибо в нем мой идеал; и Твоя воля есть самая суть моей воли, которая томится по Твоей воле, каковая есть путь, к которому стремится моя воля, истина, которой жаждет моя воля и жизнью которой живет». Таким образом, эта молитва есть не только акт подчинения воли человека воле Божьей, но и прежде всего выражение жажды единения с волей Господа; это не покорство судьбе, это приверженность к любви.
Св. Августину мы обязаны замечательным высказыванием: «Господь есть в большей степени я, чем я сам». Он знал, как произносить молитву Господню («Отче наш»). Ибо есть молитва — и Молитва. Молиться Господней молитвой учатся постепенно, все более осознавая ее главный смысл. Вот почему в католической мессе молитва Господня — после чтения Посланий и Евангелий, после освящения перед началом причастия — предваряется такими словами: «Praeceptis salutaribus moniti, et divina institutione formati audemus dicere: Pater noster…» (Дословно: «Просветленные заповедями спасения и наставленные учением Божиим, мы дерзаем произнести: «Отче наш…», — или: «Отцу нашему с верою помолимся словами, данными нам Спасителем: «Отче наш…»). Это означает, что молитва Господня требует предварительного разъяснения и наставления. Ибо чтобы искренне произносить слова Господней молитвы, необходимо уяснить, что наша воля подлинно свободна только в единении с волей Господа, и что Бог действует на земле только через нашу свободную волю, соединенную с Его волей. Чудеса свидетельствуют не о всемогуществе Бога, а о всемогуществе союза воли Господней и воли человеческой. Поэтому всякий, кто просто-напросто проповедует всемогущество Господа, сеет тем самым зерна грядущего атеизма. Ибо он возлагает на Бога ответственность за все войны, концлагеря, физические и психические эпидемии, от которых страдает и будет страдать человечество. И тогда сам собою напрашивается вывод о том, что Бога нет, поскольку Его всемогущество не проявляется именно там, где следовало бы. У современного движения марксистов-коммунистов нет, собственно говоря, иных аргументов в пользу не-существования Бога, кроме отсутствия Его прямого вмешательства во всем Своем могуществе. Тот же аргумент против Божественной сущности Христа бросили в лицо Распятому правители и воины:
«Других спасал, пусть спасет Себя Самого, если Он Христос, избранный Божий. Также и воины ругались над Ним, подходя и поднося Ему уксус и говоря: если Ты Царь Иудейский, спаси Себя Самого… Один из повешенных злодеев злословил Его и говорил: если Ты Христос, спаси Себя и нас» (Лк. 23:35-37,9).
Другой же разбойник, которого распинали вместе с Ним, понял, что дело здесь не во всемогуществе, но в любви, и сказал:
«И мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли; а Он ничего худого не сделал. И сказал Иисусу: «помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!» (Лк. 23:40-42).
Он произнес: «Царствие Твое», что означает просто-напросто царство любви, а не всемогущества.
Весьма опасно проповедовать всемогущество Господа, предоставляя затем Его агнцам самостоятельно выпутываться из тех духовных конфликтов, к которым это неминуемо приводит. Слова Господней молитвы: «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе», будучи правильно понятыми, оберегают нас от превращения Божия всемогущества в столп веры. Они учат нас, что воля Божия не пребывает на земле так, как на небесах, и воле человека надлежит молиться об этом, т.е. о соединении с нею ради того, чтобы она могла пребыть и на земле.
Так же обстоит дело и с воскресением. Это не односторонний акт всемогущества Божьего, но акт, проистекающий из единения двух волеизъявлений — воли Божьей и человеческой. Следовательно, воскресение — это не полумеханическое событие по схеме «активная воля — орудие», а нравственное явление, т.е. результат свободного единения двух свободных волеизъявлений.
Безумный
...Обратимся теперь к рассмотрению карты. На ней изображен идущий человек в мешковатой одежде. Он опирается на посох и несет на правом плече палку с висящим на ней узелком. Сзади на путника нападает собака, рвущая его штаны. На голове у человека желтый колпак, увенчанный красным помпоном; на плечах у него синий воротник, кончики которого украшены колокольчиками; он одет в синие штаны и красные башмаки. На нем красный камзол, из коротких желтых наплечий которого выглядывают синие рукава; талию стягивает желтый пояс или кушак, к которому подвешены маленькие колокольчики. Иначе говоря, он одет в костюм традиционного средневекового клоуна или шута.
Шут идет слева направо. В правой руке у него посох, левой он удерживает на правом плече палку, к которой привязан узелок. Голова его на три четверти повернута вправо… Да и сам Шут также наклонен вправо… Шут добрый, а не злой, о чем свидетельствует хотя бы, что он не защищается от собаки — хотя легко мог бы отогнать ее палкой.
Добрый шут… Одних этих слов достаточно, чтобы вспомнить бледную и тощую фигуру Дон Кихота Ламанчского — странствующего рыцаря, бывшего всеобщим посмешищем и заслужившего при жизни прозвища «El Loco» («Дурачок»), но после смерти прозванного «El Bueno» («Добрый»). О Дон Кихот, появившись на страницах романа Мигеля Сервантеса как литературный персонаж, ты обрел самостоятельную жизнь, более яркую и реальную, нежели жизнь литературного героя! Ты будоражишь воображение целой вереницы поколений, временами даже возникая в видениях. По вечерам в засушливых и скалистых местах, когда удлиняются тени, не твой ли долговязый застывший силуэт с гротескно искаженным профилем, восседающий на изнуренной кляче, мерещится случайному взору?
Воображение, видение… Да о чем это я? Тебя зачастую можно встретить в трудных исторических ситуациях — напоминающих засушливый исковерканный пейзаж, — когда сердца ожесточены, а головы твердолобы. Это ты… это твой голос, перекрывая гром выстроенных вокруг гильотины барабанов в один из дней месяца термидора или фруктидора II или III года (по французскому республиканскому календарю), выкрикнул «Да здравствует король!» — прежде чем твоя отрубленная голова скатилась на землю с высокого эшафота. Это ты на глазах у торжествующей революционной толпы сорвал со стены и изодрал на куски красный плакат, возвещающий жителям Санкт-Петербурга о начале Новой Эры в жизни России… и тут же был поднят на штыки красногвардейцами. Это ты в 1941 году открыто заявил немецким властям в оккупированных Нидерландах, что Германия, захватив эту страну, нарушила Гаагскую конвенцию, подписанную ею же тридцать лет назад…
Дон Кихот Ламанчский действует. Ибо Сервантес вовсе не придумал его, а просто описал таким, каким тот явился ему в Кастилии на закате рыцарских времен. Дон Кихот существовал и действовал задолго до Сервантеса, как продолжает существовать и действовать в наши дни, много лет спустя после смерти автора книги. Он живет — из века в век — жизнью архетипа, во все времена по-разному проявляясь во множестве людей. Сервантес изобразил его в виде странствующего рыцаря, а безвестные художники средневековья представляют его в виде Шута Таро. Как образ, Шут относится к средневековью. Это очевидно. Но каков может быть источник как идеи, как архетипа и, наконец, как Аркана? Греческий? Пожалуй. Египетский? Готов это признать. Еще более древний? Почему бы и нет?
Идеи, архетипы, арканы не имеют возраста. Только их зримый, символический образ может быть отнесен к определенной эпохе. Это касается не только «Шута», но и «Мага», «Верховной жрицы», «Императрицы», «Императора», «Первосвященника», «Возлюбленного», «Колесницы», «Правосудия», «Отшельника», «Колеса Фортуны», «Силы», «Повешенного»… Ибо Арканы Таро суть нечто большее, чем символы, и даже большее, нежели духовные упражнения: это магические сущности, действующие и посвящающие в таинства архетипы.
Воображение западного мира будоражит не только Дон Кихот, но и Орфей, Вечный Жид, Дон Жуан, Тиль Уленшпигель, Гамлет и Фауст.
Орфей — его страдание от разлуки с душой умершей возлюбленной было столь велико, что стало магией, превозмогшей реку сна, забвения и смерти, которая отделяет мертвых от живых. Орфей всегда и повсюду живет там, где любовь к душе, отторгнутой смертью, не довольствуется лишь набожным и безропотным поминанием, но стремится отыскать ушедшего из мира и встретиться с ним за порогом смерти. Такова была любовь Орфея к Эвридике, и такова же была любовь Гильгамеша к его другу и брату Эабани. И как знать, сколько человеческих сердец билось, бьется и будет биться в такт с сердцем орфея или Гильгамеша, героя вавилонского эпоса?
Вечный Жид, или Агасфер — это архетип «иного бессмертия» — бессмертия кристаллизации, о которой шла речь в письме о Тринадцатом Аркане Таро. Он олицетворяет принцип и душу магии, стремящейся к свертыванию витального (эфирного) тела до состояния «камня», слишком твердого для косы смерти. Формула, лежащая в основе этой магии, обратна формуле жизни и благодати: «Tu es non dignus ut intres sub tectum meum» («Ты недостоин войти под мой кров»), т.е. обратна формуле «Domine, non sum dignus, ut intres sub tectum meun: sed tantum dic verbum, et sanabitur anima mea» («Господи, недостоин я, чтобы Ты вошел под кров мой, но скажи лишь слово, и исцелится моя душа». — Срв. Мф. 8:8). Такова глубочайшая тайна и «великий аркан» тех, кто, запечатлев себя в камне, желает из этих камней воздвигнуть храм человечества (см. медитацию на Шестнадцатом Аркане). Само собой, из них это ведомо лишь горстке людей; прочие же, которых большинство, даже не подозревают об этом.
Дон Жуан — это не просто богохульствующий распутник, а скорее верховный жрец маленького божества, обладающего огромной силой и известного в античности под именем Эрос или Амур (Любовь). Он олицетворяет собой магию Эроса, а в роли жреца главенствует в его мистериях.
Будь все иначе, будь он всего лишь заурядным распутником, как мог бы он оказать столь могучее воздействие на воображение таких поэтов, как Мольер, Корнель, лорд Байрон, Лоренцо да Понте, на Моцарта (в музыке) и Алексея Толстого? Именно поэма-мистерия последнего лучше всего раскрывает читателю глубинную природу Дон Жуана, который, согласно Алексею Толстому, не был ни богохульствующим распутником, ни вероломным соблазнителем, ни даже грубым авантюристом. Он был скорее преданным и смелым слугой ребячливого божества, любящим и умеющим воспользоваться и страстным порывом, и восторженным пылом, презирающим взвешенную и благоразумную рассудочность с ее законами полезности и выгоды, осмотрительности и соблюдения условностей и, наконец, господства холодной головы над горячим сердцем. Однако право на существование имеет не только любовь, но и ее трансцендентная метафизика, философия и мистицизм. Для Алексея Толстого Дон Жуан был более чем жертвой любви, беспомощным поклонником этой своевольной богини. Он глубоко воспринял ее философию и мистицизм и тем самым стал ее сознательным приспешником, верховным жрецом, посвященным в ее таинства. Вот почему он стал архетипом — архетипом любви ради любви, любовником par excellence.
Дон Жуан живет за счет эротической энергии и ради этой энергии — лелея и поддерживая ее, словно огонь, которому вовек нельзя угаснуть. Причина в том, что он осознает всю ценность и предназначение этого огня в нашем мире. В извечном противостоянии между законом — права, здравомыслия и Бога — и любовью, он отдает предпочтение любви, что требует известной смелости. Вот почему Дон Жуан олицетворяет идею, архетип, аркан. Он воплощает в себе юношу, изображенного на карте Шестого Аркана «Возлюбленный», который избрал огонь любви как таковой, во всем ее многообразии, предпочтя ее единству любви к своей извечной родственной душе и поддавшись на уговоры Вавилонской блудницы, посвященной в тайны эротической магии.
Тиль Уленшпигель, бродяга из фламандского городка Дамме неподалеку от Брюгге, — герой многочисленных народных преданий о розыгрышах и грубоватых проделках, а также трагический персонаж эпического романа де Костера — является архетипом революционного анархизма, который вследствие полного разочарования во власть предержащих знать не желает ни веры, ни закона. Это дух бунтарства против всякой власти во имя свободы отдельной личности — свободы бродяги, который не имеет ни гроша за душой, никому не подчиняется, никого не боится, не ожидает вознаграждения и не опасается кары ни на том, ни на этом свете… дух-насмешник, который в то же время переворачивает вверх дном святыни и алтари человечества, обрушивая их с помощью своей волшебной палочки: насмешки. Эта палочка неузнаваемо преображает все, к чему ни прикоснется: торжественное становится напыщенным, трогательное — сентиментальным, отвага — самонадеянностью, слезы — хныканьем, любовь — мимолетной причудой… Ибо и эта палочка «не имеет иной цели, как только конденсировать могучий поток флюида, эманирующего из оператора… и направлять проекцию этого флюида в определенную точку» (102: р.204). И этот «сконденсированный флюид» оператора есть его сконденсированная вера в то, что все на свете — лишь один великий фарс.
Тиль Уленшпигель является архетипом, поскольку он тут как тут со своей неизменной палочкой, едва какой-нибудь насмешник возомнит себя «просветителем», выворачивая наизнанку вещи, идеи и идеалы, которыми дорожат другие. Так, присутствие и влияние Лиля Уленшпигеля заметно не только в рифмоплетстве русского большевика и воинствующего атеиста Демьяна Бедного, но и в сочинениях такого выдающего писателя и мыслителя, как Вольтер. Впрочем, Тиль Уленшпигель — будучи архетипом — это не просто обычный насмешник. Это лишь одна сторона его бытия. Есть у него и другая сторона — воинствующий анархизм: бунт черни против тех, кто издает законы и предписывает, что делать, а чего не делать. Примером могут послужить следующие относительно недавние события.
Датский религиозный мыслитель Сёрен Кьеркегор, ставший родоначальником философского течения (точнее — эстетического умонастроения), известного в наши дни под названием «экзистенциализм», писал:
«В современной философии было более чем достаточно разговоров о том, что размышления начинаются с сомнения, но с другой стороны, когда мне самому доводилось разбираться с подобными заключениями, я тщетно пытался найти свидетельства различия между сомнением и отчаянием. Здесь я попытаюсь пролить свет на это различие… Сомнение есть отчаяние мысли, отчаяние есть сомнение личности; вот почему я столь решительно привержен к категории выбора, ибо в ней мое решение, краеугольный камень моего мировоззрения…» (77: vol. II, pp. 177-178).
Экзистенциальная философия нашего времени отличается от традиционной спекулятивной философии тем, что она основана на отчаянии, т.е. на сомнении личности в целом, тогда как спекулятивная философия берет начало в сомнении, т.е. отчаянии одного лишь мышления. А всякое отчаяние, всякое сомнение личности сводится к знаменитому гамлетовскому вопросу: «Быть или не быть?» Ибо если датский философ Кьеркегор является автором современного экзистенциализма, то датский принц Гамлет — герой шекспировской трагедии, точнее — положенного в ее основание предания, записанного Саксом Грамматиком, — представляет собой экзистенциальный архетип отчаявшейся личности. Это архетип изоляции полностью автономного сознания, отрешенного как от Природы, так и от духовного мира, — архетипа человека, пребывающего в нулевой точке между двумя полями тяготения: земным и небесным.
Сомнение есть нечто большее, нежели психологическое состояние нерешительности; это пребывание души в промежуточной сфере между двумя полями тяготения — земным и небесным — откуда нет иного выхода, иначе как посредством простого акта веры, исходящего из глубины души без какого-либо участия неба и земли. Таким образом, это акт свободной личности при полном безмолвии неба и земли. Так вот, Гамлет и является архетипом такого испытания, где приходится выбирать одно из двух: либо акт веры, либо отчаяние и безумие.
Доктор Фауст — это синтез различных форм безумия и мудрости тех шести архетипов, о которых мы говорили выше. Как Дон Кихот, он стремится к неслыханным подвигам; как Орфей, он ищет обратный путь к свету из мрака смерти, много веков поглотившего Елену Троянскую, которую он страстно любит, несмотря на разделяющие их столетия и порог смерти; как Дон Жуан, он «видит Елену в каждой женщине» и ищет «вечную женственность» (das Ewig Weibliche) в каждой земной любви; как Агасфер, он возвращает свою молодость с помощью черной магии, чтобы начать новую жизнь и новую земную биографию, не прерванную смертью, т.е. обретает новое воплощение, минуя предшествующий ему период развоплощения; как Тиль Уленшпигель, он отрешается от всяких привязанностей, религиозных, научных и политических авторитетов, и в компании с Мефистофелем насмехается над моральными и иными ограничениями, препятствующими свободе дерзания и воли; и, наконец, как Гамлет, он подвергается испытанию великим экзистенциальным сомнением «быть или не быть», переосмысленным как «жить или не жить».
Но помимо всего общего, что есть у него с этими шестью архетипами, Фауст олицетворяет — по крайней мере в представлении Гёте — еще один вечный архетип человека, подвергаемого испытаниям и искушениям: вечного Иова, которого мы находим в Библии. Фауст — это Иов эпохи гуманизма, т.е. на заре современного мира. Подобно библейскому Иову, он оказался залогом в пари, предложенного — и принятого Богу Мефистофелем. Но испытания и искушения Фауста отличаются от выпавших на долю библейского Иова тем, что они связаны не с ударами и превратностями судьбы, а, напротив, с невероятной удачей и успехами. В распоряжении Мефистофеля все средства, чтобы удовлетворить любые желания Фауста. Испытание же, о котором здесь речь, сводится к тому, сможет ли относительный и преходящий мир вечно удовлетворять запросы Фауста — человека, порожденного современным миром, современного человека… Могут ли все радости этого мира усыпить человеческое стремление к абсолюту и вечности, сделав его всецело удовлетворенным и счастливым. Иов доказал, что страдания, в которые мир может ввергнуть человека, не способны оторвать человеческую душу от Бога; Фауст продемонстрировал, что это не по силам и всем радостям этого мира.
Двоякое учение 21 Аркана
...Аркан «Шут» учит умению переходить от интеллектуальности, движимой жаждой познания, к высшему знанию через любовь. Речь идет о переходе от сознания, именуемого в теософской литературе «малый манас», к сознанию, именуемому «великий манас» (= манас-буддхи) — что в антропософской литературе соответствует переходу от сознания «эго» к сознанию духовной сущности (духа = сущности). Иначе говоря, этот Аркан связан с преображением личностного сознания в сознание космическое, где «я» (эго) является уже не источником акта сознания, а его восприемником — повинуясь закону бедности, послушания и целомудрия.
Итак, значение Аркана «Шут» двойственное. Он поистине может быть понят двояко: как образец — и как предостережение. Ибо с одной стороны он учит свободе трансцендентного сознания, возвышенного над сим миром, с другой же он недвусмысленно и весьма впечатляюще предостерегает против опасности, таящейся в таком возвышении, — легкомыслия, никчемности, безответственности и смехотворности… иначе говоря, безумия.
Аркан «Шут» наделен, по сути, обоими этими значениями. Он учит трансцендентному сознанию и предупреждает о связанной с ним опасности. В нем отражены два способа принесения интеллекта в жертву («sacrificium intellectus»). Ибо интеллект можно принести в жертву двумя способами: его можно либо поставить на службу трансцендентному сознанию, либо попросту отбросить. Герметизм избирает первый путь выхода за пределы умопостигаемого, тогда как многие мистики — христианские и иные — отдают предпочтение второму. Не будем, однако, смешивать обе эти позиции с обычными мистическими экстазами, с одной стороны, и с так называемым «трезвым», т.е. рассудительным и благоразумным мистицизмом — с другой.
...Так, Иов был не святым, но праведником — одним из тех праведников, «на которых держится мир». Праведные показывают, сколь велика ценность человеческой природы, когда пробуждается и раскрывается вся ее сокровенная суть. Праведники суть подлинные гуманисты, цвет чистого гуманизма. Они служат подтверждением тому, что сутью человеческой природы является образ и подобие Божие. Таково было свидетельство Иова, таково же было свидетельство и Сократа. О том же свидетельствовал и Кант, провозгласив во всеуслышание, что сколь бы ни была человеческая душа обделена озарением благодати и откровением свыше, она несет в себе категорический императив — имманентный нравственный закон (мудрецами Индии именуемый дхармой), который побуждает ее действовать и думать так, словно она вечна и бессмертна, и стремиться к бесконечному совершенству. Так Кант доказал изначальное благородство человеческой природы, чем внес свой вклад в веру в человека, несмотря на всю ограниченность своего метода и даже ошибки в метафизической сфере. Ибо точно так же, как есть две любви — любовь к Богу и любовь к ближнему — которые нераздельны, так есть и две веры, столь же нерасторжимые — вера в Бога и вера в человека. Святые и мученики свидетельствуют о Боге, а праведные — о человеке, как об образе и подобии Божьем. Первые возрождают и укрепляют веру в Бога, вторые же возрождают и укрепляют веру в человека. А вера в Иисуса Христа, в Богочеловека, объединяет в себе веру в Бога и веру в человека точно так же, как любовь к Иисусу Христу объединяет любовь к Богу и любовь к ближнему.
В Иисусе Христе мы видим совершенное единство Божественного откровения и самой чистой человечности. Это означает, что в Иисусе Христе как бы сошлись воедино не только все аватары, но и все будды прошлого и будущего — ибо это Логос, «ставший плотью» (Ин. 1:14), и свершивший в Человеческой ипостаси полное пробуждение всего того в человеческой природе, что обладает божественной сущностью. Иисус Христос есть откровение того, что Бог есть любовь; Он свидетельствует о том, что именно любовь — сокровенная суть человеческой природы. И можно ли вообразить, представить нечто более Божественное и более человечное, чем любовь? Поэтому все аватары (включая всех пророков и имамов) и все будды (включая всех мудрецов, посвященных и бодхисаттв) были, есть и будут лишь ступенями и ипостасями Божественного откровения и человеческого пробуждения, совершенного в Иисусе Христе.
Эта истина очевидна каждому, чей разум и сердце едины в помыслах (т.е. тому, кто руководствуется моральной логикой); и в то же время тем, кто пользуется формальной логикой в сфере истории человечества и философии, понять и принять ее далеко не так просто.
...Соединение принципов молитвы и медитации, воплощением которого станет грядущий Будда-Аватар, в сущности увенчает собою многовековые упорные усилия, направленные на достижение этой цели, — оно станет результатом долгих приготовлений в течение всей духовной истории человечества. Ибо не только молитва проникла в строго медитативную индо-тибетскую школу буддизма Махаяны — в форме ламаизма — и в индуизм в форме Бхакти-Йоги, но и медитация проложила себе путь на Запад в качестве дополнения к молитве и помощи в духовных усилиях и трудах великих религиозных орденов. Св. Бонавентура, например, ввел ее в ордене францисканцев, Св. Тереза и Сан Хуан де ла Крус познакомили с ней орден кармелитов, а Св. Игнатий Лойола, основатель ордена иезуитов, был искусен не только в молитве, но и в медитации. Можно сказать, что Лойола в значительной мере предвосхитил слияние духовности и интеллектуальности, молитвы и медитации, что является миссией грядущего Будды-Аватара. Спокойное тепло совершенной уверенности как следствие взаимодействия человеческих усилий и откровения свыше, — уверенности, которой обладал св. Игнатий и которого достигли в духовных упражнениях, где нераздельны медитация и молитва, его ученики, — служит впечатляющим прообразом грядущего Будды-Аватара.
Мир
...Итак, при первом же взгляде на карту в уме пробуждаются идеи танца, цветения и четырех стихий — что прежде всего обращает разум к таким проблемам, как сущность движения, роста и спонтанной мудрости, именуемой нами «инстинктом». Таким образом, эта карта как бы предлагает общее представление о мире как о ритмичном движении или танце женской души, в сопровождении многоголосого аккомпанемента четырех изначальных инстинктов, вызывая в душе образ радуги, сияющей многоцветьем различных форм — или, другими словами, представление о мире как о произведении искусства. Эту идею блестяще выразил Эдвард Карпентер в своем сочинении «Мир как произведение искусства». Общий ее смысл заключается в том, что мир в основе своей не является ни механизмом, ни организмом, ни даже социальной структурой — этакой вселенской школой или воспитательным учреждением для всего сущего, — а представляет собой произведение Божественного искусства: одновременно хореографии, музыки, поэзии, волнующим художественным полотном, скульптурой и архитектурным ансамблем.
...Таким образом, существует радость Мудрости и радость опьянения — в тексте Септуагинты названная «водой чужой». Первая радость исходит из Мудрости, тогда как вторая порождает ложную мудрость, состоящую из миражей. Ибо в невидимом мире существует царство миражей, представляющее собой опаснейшую западню для эзотеристов, гностиков и мистиков — всех тех, кто стремится к обретению подлинного духовного опыта. Рудольф Штайнер назвал его «поясом лжи» («Lugengurtel»), а в традиционном христианском герметизме он называется «сферой ложного Святого Духа». Эта сфера (или пояс) расположена ближе к обычному сознанию — так называемому «эго-сознанию», — нежели «сфера Святого Духа», где пребывают святые и откуда они воздействуют на земное человеческое сознание. Таким образом, для того, чтобы возвыситься до сферы святых и небесных иерархий, человек должен вначале пересечь «сферу ложного Святого Духа», т.е. суметь противостоять ее притяжению. Приведенный выше фрагмент из Септуагинты адресован именно «скудоумному» ученику: «… не медли на месте, не останавливай взгляда своего на ней; ибо так ты пройдешь воду чужую; от воды чужой удаляйся». К тому же «скудоумному ученику» обращены и слова ложного Святого Духа, духа «Безумия»: «Воды краденые сладки, и утаенный хлеб приятен».
Следуя Книге Притчей, можно сказать, что сфера миражей привлекает своими «крадеными водами», т.е. подвижной стихией, которая течет и уносит сознание в сладостном потоке легко обретаемых озарений и вдохновений, ради которых нет нужды прилагать сознательные нравственные усилия, выраженные тремя словами: крест, молитва и покаяние. Здесь сознание оказывается в состоянии полета и свободы, которой чужды любые законы и любая ответственность — словно не было на свете Креста, — получая озарения даром и не утруждая себя молитвой… свободы от всякой памяти о грехе, свободы от угрызений совести и любой ответственности за прошлые грехи и ошибки, словно грех и ошибка — это пустяки, о которых едва ли стоит помнить. Преисполненное радости, вкушая творческий экстаз, сознание всецело отдается вдохновенным визионерским размышлениям, где каждый образ, каждая мысль, возникающие в нем, кажутся откровением свыше, оттиском печати сверхчеловеческой премудрости. Эти «краденые воды» тем более опасны тем, что наводняют душу потоками психической энергии, заполняя ее совершенно новыми ощущениями и заставляя верить, будто происходит вмешательство сверхъестественных сил. С другой стороны, приносимые этими потоками озарения отвечают самым сокровенным склонностям и желаниям души, что удваивает их убедительность и власть над душой.
Так появляются лжепророки и лжемессии.
Хотя ни один эзотерист-практик не огражден от воздействия сферы иллющий, тот, кто всем сердцем привержен обетам послушания, бедности и целомудрия, выйдет победителем из поединка с этой сферой. Если Св. Антоний категорически заявил: «Без искушения нет спасения», то к этому можно добавить: «Без трех обетов искушения не преодолеть».
К сожалению, эзотеристы, в отличие от монахов и монахинь, как правило, нечасто вспоминают об обетах послушания, бедности и целомудрия, удовлетворяясь «научным характером» своей позиции и полагаясь на один лишь разум. Итогом этого — слишком часто — бывает блеск интеллектуальных фейерверков, в котором, в отличие от солнечного света, нет ни озарения, ни тепла, ни животворной силы.
Впрочем, не одно лишь духовное бесплодие является главной опасностью свободного полета разума в ущерб нравственному и духовному прогрессу; опасность, прежде всего, представляет реальность сферы иллюзий. Ибо эта сфера всегда с готовностью подбрасывает не только видения, но и интеллектуальные озарения и миражи. И вот сфера иллюзий вступает в игру и живописует ослепительно яркие картины «истины» перед внутренним взором того, кто предал забвению обеты послушания, бедности и целомудрия. Ослепленный богатством красок и художественным размахом открывшихся перед ним интеллектуальных построений, такой разум безоговорочно принимает их на веру, в полном убеждении, что сподобился откровения свыше.
Такой интеллектуальный мираж опасен еще и потому, что это, как правило, не иллюзия в чистом виде или заблуждение, а невообразимое смешение истины и иллюзий. Истина служит поддержке лжи, а ложь как бы придает истине новый блеск и величие. Следовательно, это мираж, а не явная иллюзия, которую гораздо легче распознать. А поскольку речь идет о сплаве истины и лжи, то истина появляется здесь в ложном свете. Идеи, которые сами по себе истинны, благодаря соседству с ложными представлениями приобретают искаженный смысл. В итоге сбитая с толку душа попадает в сеть, сплетенную из истины и лжи.
Сфера миражей также постоянно перетасовывает факты, относящиеся к прежним воплощениям и кармическим взаимосвязям. Она, к примеру, может пробудить череду субъективных воспоминаний или сцен из далекого прошлого, которые могут совершенно сбить с толку того, кому выпало счастье — вернее, кто стал жертвой этих откровений. Ибо в результате в нынешней жизни человек принимает на себя такие задачи и миссии, которые не имеют почти — а то и совершенно — ничего общего с истинным предназначением этой жизни. Миражи чаще всего встречаются во взаимоотношениях между особами противоположного пола, которые чувствуют взаимное влечение. И тогда нередко случается, что свойства и даже личность одной души проецируются на другую. Многим Тристанам кажется, будто они нашли свою Изольду в простой горничной, и несть числа Эльзам Брабантским, видящим в своем кавалере Лоэнгрина.
Из всего сказанного нами о сфере миражей напрашивается вывод, что практический эзотеризм требует, как минимум, такого же здравомыслия, как и точные науки, но здравомыслие здесь требуется не только интеллектуальное, но прежде всего моральное. Оно по сути охватывает всего человека, со всем его разумением, воображением и волей. Речь, следовательно, идет о необходимости здравомыслия.
По этой причине каждый серьезный эзотерист должен придерживаться правила хранить молчание — зачастую в течение многих лет — в отношении всякого нового испытанного им озарения или вдохновения, чтобы дать этому опыту созреть, т.е. обрести ту уверенность, которая зиждется на его гармоническом согласии с моральным сознанием, моральной логикой и всей совокупностью духовного и житейского опыта личности — как и опыта друзей и духовных наставников прошлого и настоящего — а также быть в соответствии с Божественным откровением, вечные догмы которого являются звездными ориентирами на небосклоне разума и морали. И только при достижении такой согласованности о личном озарении или вдохновении можно поведать людям.